Студия дом: Дизайн интерьера, строительно-отделочные работы в Самаре |Студия Дом

Содержание

«Дом Искусств, Клуб Дома Искусств, Литературная студия Дома Искусств» Николай Чуковский

Об этих учреждениях первых лет революции, основанных по инициативе Горького, я обязан рассказать, чтобы сделать понятным мой дальнейший рассказ. Вся жизнь художественной и литературной интеллигенции Петрограда в знаменательное четырехлетие с 1919 по 1923 год была связана с Домом искусств. В Доме искусств завершилось многое из того, что пышно цвело в русской культуре в предшествующую эпоху. Дом искусств был колыбелью для многого, чему предстояло возмужать и расцвести в последующие годы.

Как всему, что создавалось по замыслам Горького в первые годы революции, Дому искусств в идее была свойственна громадность и универсальность. По мысли своего основателя, он должен был объединить в своих просторных стенах литераторов, художников, музыкантов, актеров, стать центром всех искусств на долгие-долгие годы, где в постоянном общении с мастерами росла бы художественная молодежь. Жизнь, разумеется, внесла и в этот замысел свои поправки, и роль Дома искусств оказалась гораздо более узкой и кратковременной, чем предполагалось, и все-таки след большой первоначальной мысли лежал на всем, что в нем творилось.

Прежде всего огромно было самое здание. Мойка, 59. Дворец постройки XVIII века, занимающий целый квартал между Мойкой, Невским и Морской. Когда-то он принадлежал великим князьям, затем просто князьям и, наконец, купцам Елисеевым, владельцам двух знаменитых елисеевских магазинов — в Петербурге на Невском и в Москве на Тверской. Жилье самих Елисеевых занимало три этажа, выходившие окнами на Мойку. Все этажи, выходившие окнами на Невский и на Морскую, занимала контора какого-то банка. Дому искусств досталось все,— и пышные палаты Елисеевых, и бесконечные переходы и закоулки банка.

Когда ранней весной 1919 года я впервые вошел в этот дом, казалось, что Елисеевы выехали из него только что. Возможно, почти что так оно и было. Во всяком случае, после их отъезда дом их до нас никто не занимал. Громадные апартаменты предстали перед нами во всей их изначальной безвкусице. И безвкусица, и пышность была та самая, что и в елисеевских магазинах. Колоссальные канделябры в виде изогнутых декадентских лилий, утыканные фарфоровыми электрическими свечами.

Голубые потолки расписанные розовыми ангелами. Вообще цветочки и ангелочки повсюду — на стенах, на электрической арматуре, на картинах, на коврах, на резной мебели. Мебель, тяжеловесная, мрачная, дубовая, вся в вычурной резьбе. Очень много золота — золотые рамы картин и зеркал, золотые багеты, золотые медальоны на стенах. И нигде ни одной прямой линии, ни одной спокойной плоскости,— все в завитушках, в выкрутасах, и так шестьдесят три комнаты трех этажей.

Помню, как удивило меня, выросшего в мещанских квартирах, когда я узнал, что в этих шестидесяти трех комнатах жило всего трое — старик Елисеев, его жена и их единственный взрослый сын. Да и какие комнаты — некоторые из них можно было превратить в зрительные залы, вмещающие по несколько сот человек. Столовая, в которой можно было бы накормить целый батальон. Обширнейшая бильярдная. Библиотека, поразившая меня не только своей просторностью, но и тем, что в ней многие стеллажи и корешки книг были намалеваны масляной краской по стенам и по дверям, чтобы казалось, что книг больше, чем на самом деле.

Трех человек, живших в шестидесяти трех комнатах, обслуживало более двадцати человек прислуги — лакеи, горничные, повара, кухарки, кучера, конюхи. С частью этой челяди я познакомился,— человек шесть из них продолжало жить в маленьких комнатенках вокруг кухни и было включено в штат Дома искусств.

От этих елисеевских слуг я, собственно, и узнал все, что рассказываю здесь про Елисеевых. Эти слуги, став служащими Дома искусств, с величайшим усердием убирали все шестьдесят три комнаты, натирали паркетные полы, надраивали металлические части, чистили пылесосами ковры и мягкую мебель. Усердие они проявляли вовсе не из желания угодить правлению Дома искусств. В ту грозную осень на Петроград наступали полки Юденича и уже стояли под самым городом, заняв Царское Село и Гатчину. Елисеевские челядинцы полагали, что хозяева их скоро вернутся, и рассчитывали получить награду за сбереженное добро, за верную службу.

В члены Дома искусств были зачислены известные литераторы, художники и музыканты. Но художники и особенно музыканты появлялись в нем редко. Из музыкантов бывал иногда один только Асафьев (Игорь Глебов). Помню, как-то раз видел я там Глазунова. Из художников бывали Добужинский и два брата Бенуа, Александр и Альберт,— особенно часто Альберт. Известные литераторы поначалу тоже приходили неохотно,— только в те дни, когда в Доме искусств что-нибудь выдавали или когда там совершалось что-нибудь особенно важное

Первое важное событие, происшедшее в стенах Дома искусств, был прием, устроенный петроградскими литераторами во главе с Горьким в честь приехавшего в Советскую Россию Герберта Уэллса.

Уэллс приехал в Петроград вместе с сыном, молодым человеком девятнадцати лет. Они явились к Горькому. Горький попросил моего отца как человека, хорошо знающего английский язык, водить гостей по достопримечательностям.

Дело это было нелегкое, потому что оба гостя оказались на редкость неразговорчивыми и даже вопросов почти не задавали. Они как будто чего-то все время боялись, хотя чего именно, понять было невозможно. Суровый, голодный, оборванный, без света и тепла, без извозчиков и без автомобилей, полупустой город со стоящими трамваями, с траншеями и брустверами посреди улиц и площадей для отпора белогвардейским бандам Юденича наводил на них ужас одним своим видом.

Не зная, что им показывать, отец предложил им посетить школу. Они согласились. Естественно, что отцу проще всего было свести их к нам, в б. Тенишевское училище, где учились я и моя сестра. Так он и поступил.

Там я впервые увидел Уэллса.

Для нас, школьников, встреча с ним была большим событием. В те годы мальчики и девочки из интеллигентских семейств зачитывались Уэллсом, а в Тенишевском учились преимущественно дети интеллигенции. Радостной толпой встретили мы его в одном из наших длинных залов и жадно разглядывали. Это был полный коротенький господин со светлыми беспокойными глазами, с гладкозачесанными светлыми редкими волосами. Сын его был очень на него похож, только длиннее и тоньше. Оба они не снимали пальто, потому что школа в ту осень не отапливалась.

Отец мой, говорливый и веселый, как всегда на людях, спрашивал то одного мальчика, то другого, какую книгу Уэллса он любит больше всего. Ответы так и сыпались:

– «Машину времени».

– «Борьбу миров».

– «Пищу богов».

– «Фантастические рассказы».

– «Когда спящий проснется».

– «Невидимку».

Все книги Уэллса были названы, даже такая не детски как «Мистер Бритлин и война». Не было ни одного мальчика, который не мог бы назвать какой-нибудь книги Уэллса. Отец мой все это добросовестно и эффектно переводил на английский. Но Уэллс слушал хмуро. Он ни разу вам не улыбнулся и не задал ни одного вопроса. Он не скрывал, что хочет поскорее уйти. Все пребывание его у нас в школе продолжалось не больше получаса.

Впоследствии он написал об этом своем посещении советской школы, что все это была инсценировка, устроенная Чуковским, что его встретили дети, которых накануне заставили вызубрить названия его книг. Он не поверил в нас, потому что слишком жалкими мы ему показались.

И действительно, на человека, приехавшего из Лондона, мы, дети русского девятнадцатого года, должны были производить жуткое впечатление. С синими от голода прозрачными лицами, с распухшими от холода пальцами, закутанные в лохмотья, обутые в дырявые солдатские баш­маки с веревками вместо шнурков, мы, выросшие в трагические годы, были гораздо начитаннее своих английских сверстников. Но оказалось, что чистенькое воображение не могло поверить в интеллектуальное преимущество столь убогих созданий.

Был я и на официальном приеме, устроенном Горьким Уэллсу в Доме искусств от имени художественной интеллигенции Петрограда. Разумеется, отец мой захватил меня туда с собой только для того, чтобы накормить. Заранее было известно, что Петросовет выделил для этого торжества редчайшие продукты, в том числе целый ящик шоколада. Я не видел шоколада уже больше трех лет, с весны шестнадцатого года, и мечтал о нем гораздо больше, чем о новом свидании с Уэллсом. И действительно, был шоколад,— город начавший мировую революцию, с безграничной щедростью чествовал знаменитого английского мечтателя.

Из нафталина были извлечены давным-давно не надеванные, уже старомодные фраки, визитки, пиджаки, пожелтевшие крахмальные манишки, стол был накрыт в большой елисеевской столовой со всей пышностью елисеевской обстановки. Паркет был натерт, было блаженно тепло, и только электричество горело несколько тускло. Присутствовало человек пятьдесят — шестьдесят, не больше. Лиц я не помню,– по-видимому, в основном те, кого я уже упоминал на этих страницах. Произносились какие-то речи, но я их забыл бесповоротно. Помню только, что среди говоривших был и правый эсер Питирим Сорокин. Не знаю, попал ли он туда по недосмотру или его нарочно пригласили, чтобы беспристрастно представить Уэллсу и иную точку зрения. Сорокин произнес длинную, полную намеков речь о том, как большевики притесняют великую русскую интеллигенцию. Уэллс выслушал перевод его речи так же, как слушал переводы всех остальных речей,— с растерянным, страдающим видом человека, который хочет поскорей уйти и не знает, как это сделать.

Через несколько месяцев отец показал мне книжонку Уэллса «Russia in the dark» 1— отчет о его поездке в Советскую Россию. Помню, отец был оскорблен этой книгой. Уэллс не поверил ему, не поверил ничему, что видел. Всю жизнь человек писал о чудесах, но, единственный раз встретившись с настоящим чудом, не узнал его…

Известные литераторы не слишком часто посещали Дом искусств. И он пустовал бы, если бы его не наполнила толпа молодежи из Студии.

Студия была месяца на два старше, чем Дом искусств. Она первоначально задумана была как студия при изда­тельстве «Всемирная литература». И открылась в конце лета 1919 года в доме Мурузи на Литейном, в помещении Дома поэтов. Но тут Дом поэтов закрылся, а Дом искусств открылся, и она переехала в Дом искусств.

Прежде всего надо ответить на вопрос, зачем изда­тельству «Всемирная литература» нужна была Студия?

Издательство «Всемирная литература» тоже было со­здание Горького, и притом самое любимое его создание тех лет. И, конечно, замысел, положенный в его основу, был громаден и универсален: дать рожденному революцией многомиллионному читателю все ценное, созданное человечеством в области литературы за всю историю его существования на всех языках. Свою деятельность редакционная коллегия «Всемирной литературы» начала с создания обширнейшего каталога своих будущих изданий. Каталог этот был издан и является замечательным документом по истории нашей советской культуры, отражающим литературные взгляды и вкусы Горького и близкого к нему круга в первые годы революции. «Всемирная литература» за шесть лет своей весьма энергичной деятельности (с 1918 по 1924 гг.), конечно, не издала и пяти процентов намеченного, но грандиозная программа изданий, лежавшая в основе этого горьковского каталога, осуществлялась мало-помалу впоследствии целым рядом других советских издательств: Academia, ГИХЛ.

Для столь колоссальной программы нужны были обширные и высококвалифицированные кадры переводчиков. А их явно не хватало. Широкие круги буржуазной интеллигенции были враждебны Советской власти, охвачены саботажем и отказывались работать в советском издательстве. А среди желавших работать мало было людей, знавших иностранные языки и достаточно хорошо владевших русским стихом или русской прозою. И по первоначальному замыслу Студия при «Всемирной литературе» должна была готовить переводчиков из литературно одаренной молодежи.

Как получилось, что замысел этот был изменен, я не помню. Возможно, здесь сыграли решающую роль интересы самой молодежи, хлынувшей в Студию,— она жадно увлекалась русскими стихами и русской прозой, но совсем не мечтала о деятельности переводчиков. Во всяком случае, Студия с самого начала была организована как ряд «жанровых» семинаров под руководством известных литераторов.

О семинаре по поэзии, которым руководил Гумилев, я уже рассказывал. Перечислю тех из участников этого семинара, которые впоследствии хоть сколько-нибудь занимались литературной деятельностью. Вот они: Конст. Вагинов, Сергей Нельдихен, Влад. Познер, Рада Гейнеке, она же Ирина Одоевцева, Ольга Зив, Даниил Горфинкель, Елизавета Полонская, Петр Волков, Ан. Столяров, Ник. Дмитриев, две сестры Наппельбаум. Было еще человек восемь, мною позабытых.

Семинаром по критике руководил мой отец. Этот семинар просуществовал недолго — отец, пылко взявшись за дело, скоро охладел к нему. И студисты его, весьма многочисленные, разошлись по другим семинарам.

Однако десяток занятий отец все-таки провел. Начал он с того, что дал своим студистам задание: написать критическую статью о стихотворениях С. Надсона. Подобно большинству литераторов того времени, отец мой считал Надсона одним из самых плохих поэтов на свете, как бы учебно-показательным образцом плохого поэта. На следующем занятии отец уже разбирал принесенные статьи. Статьи были беспомощные, плохие, и отец эффектно и радостно высмеивал их недостатки. Особенно долго и беспощадно издевался он под общий хохот над одной статьей, автор которой, тоненький небольшой молодой человек с военной выправкой, с красивым лицом итальянского юноши, сидел на самом дальнем стуле в конце комнаты. Смуглые щеки его бледнели от смущения и обиды. Это был Михаил Зощенко, и статья о Надсоне была первым его литературным произведением. Разобидевшись на моего отца, он перешел в семинар прозы, которым руководил Евгений Иванович Замятин. И стал писать прозу.

Самыми способными людьми в семинаре моего отца, выделившимися с первых же занятий, оказались два студента Петроградского университета: Лев Лунц и Илья Груздев. На одном из занятий отцовского семинара Лунц прочитал реферат о прозе Андрея Белого. Когда семинар по критике прекратил существование, Лунц и Груздев тоже перешли в семинар Замятина.

В семинаре у моего отца начали свое студийское существование и две самые хорошенькие девушки Студии — Дуся Каплан и Муся Алонкина. Не помню, в какой семинар пошли они после прекращения семинара по критике, но Студии они не покинули и играли в ней все возрастающую роль.

На семинаре у Замятина я ни разу не был,— мне не приходило в голову, что я когда-нибудь буду писать прозу. Но видел Замятина часто. Это был тогда человек лет тридцати пяти, крепкого сложения, среднего роста, светлый шатен, аккуратно причесанный на пробор. Насмешливые глаза, длинный тонкий мундштук в насмешливых губах, клубы табачного дыма, разгоняемые рукой, до самых ногтей заросшей густыми рыжими волосами. По образованию он был инженер-кораблестроитель и перед революцией несколько лет провел в Англии, где наблюдал за постройкой ледоколов, заказанных русским правительством. Его книги – «Уездное», «На куличках» и «островитяне» – были тогда весьма известны и не то чтобы нравились, но считались хорошо написанными, – их стилистическая замысловатость вызывала почтение в тогдашних литературных кругах.

Замятин тоже был участником всех горьковских мероприятий первых лет революции. К Горькому его привело враждебное отношение к саботажу. К белогвардействовавшим литераторам он относился презрительно и брезгливо. Но литературно между Замятиным и Горьким не было ничего общего. Замятин как писатель был ученик и последователь Алексея Ремизова (хотя, кажется, лично находился с ним в плохих отношениях). Подобно Ремизову, он был эстет, во фразе больше всего ценивший вычурность, а в сюжете – эксцентричность. Повторяю, я никогда не был у него на семинаре, но то, что я слышал от его учеников, убеждает меня, что преподавание его отличалось тем же доморощенным формализмом, что и преподавание Гумилева. Помню, мне рассказывали, что прежде всего он требовал от своих учеников полного отказа от общепринятых авторских ремарок к прямой речи героев, вроде: «сказал он», «подумала она», «возразила Марья Петровна». Беда Замятина как писателя заключалась в том, что тем художественным методом, которым он владел и который признавал единственно ценным, невозможно было изобразить события революции,— подобно тому, как невозможно было их изобразить художественным методом «Цеха поэтов». Влияние Замятина, безусловно, сказалось на пышном развитии в двадцатых годах так называемой «орнаментальной» прозы, которая теперь, тридцать лет спустя, кажется совершенно неудобочитаемой. Посмотрите повесть «Рясная ягода» Николая Каткова, одного из самых усердных и правоверных участников замятинского семинара, вышедшую отдельной книжкой в 1924 году; в ней все так закручено и мудровато, что невозможно одолеть и двух страниц. Из учеников Замятина впоследствии лишь те остались в советской литературе, кому удалось преодолеть влияние своего учителя. К счастью, это удалось довольно многим.

В семинаре Замятина кроме Зощенки, Каткова, Ильи Груздева, Льва Лунца занимался и Николай Никитин. Помню, о нем как о способном прозаике заговорили в Студии раньше, чем о других. Его первый рассказ «Кол», выслушанный и обсужденный на замятинском семинаре, долго считался выдающимся произведением.

Художественному переводу, и притом исключительно переводу стихов, был посвящен всего один семинар — М. Л. Лозинского. На занятиях этого семинара я тоже никогда не был. Особенность этого семинара заключалась в том, что состоял он исключительно из женщин,— ни одного мужчины, кроме самого Лозинского. Пятнадцать дам, изысканных, лепечущих по-французски, в возрасте от тридцати до сорока и, говорят, поголовно влюбленных в своего руководителя. А в него тогда мудрено было не влюбиться,— высокий, крепкий, обольстительно учтивый и пленительно образованный, Михаил Леонидович Лозинский привлекал все сердца. На своем семинаре они — в Петрограде 1919 года — сообща переводили сонеты Эредиа. По многу дней сидели над каждой строчкой. И сколько было вариантов, восторгов, тончайших наблюдений, остроумных догадок, пылких восклицаний, охов, ахов, шелестов, хрустов и трепетов! Изысканные лозинистки держались несколько в стороне от остальных студистов, и потому из них запомнились мне только две: Оношкович-Яцына, впоследствии превосходно переводившая стихи Киплинга, и Памбэ (псевдоним Рыжкиной) — милейшая толстуха, писавшая очень смешные шуточные стихи.

Во время существования Студии делались попытки создать и еще семинары, кроме вышеперечисленных. Но все они после трех-четырех занятий распадались. Был, например, одно время семинар Виктора Шкловского. Мне удается сейчас припомнить только одно занятие этого семинара,— вероятно, на других занятиях я не присутствовал. На том занятии, которое я помню, и речи не было о литературе — Шкловский просто рассказывал о своих приключениях в Турции и в Персии в конце мировой вой­ны. Рассказывал он несравненно лучше, чем писал. Слушали его жадно. События, свидетелем которых ему пришлось быть, он передавал как ряд эксцентрических нелепостей, чрезвычайно занимательных.

Некоторое время существовали еще семинары: Акима Волынского, Шилейки,— бывшего в то время мужем Ахматовой, Н. Н. Пунина, который стал мужем Ахматовой несколько лет спустя, Евреинова, Шульговского, но об этих семинарах я ничего сказать не могу, потому что их не посещал.

Две наши красавицы — Дуся Каплан и Муся Алонкина — не писали ни стихов, ни рассказов, ни критических статей и тем не менее играли в жизни Студии выдающуюся роль. В девятнадцатом году им было лет по семнадцати, по восемнадцати. Дуся Каплан кроме Студии училась одновременно и в Университете, на биологическом отделении и там тоже блистала красотой. Муся Алонкина целиком посвятила себя Студии и скоро стала в ней самым первым лицом.

Мария Сергеевна Алонкина была дочерью машинистки, работавшей в издательстве «Всемирная литература». Помню ее, тоненькую, смеющуюся, белокожую, чернобровую с вздернутым носиком, с черными усиками над верхней губкой. Вся Студия была с ней на «ты», и очень многие были в нее влюблены,— одни сильнее, другие слабее. Добрая, привязчивая и удивительно работящая, она, казалось создана была, чтобы все делать за других, всем позволяла, как говорится, ездить на себе верхом, и, по правде сказать, вся Студия ехала на ней.

Она занимала единственную общественную должность в Студии — секретаря. Чего или кого она была секретарь, никто не знал — это не уточнялось. Никто ее не выбирал, – просто отец мой, еще в самом начале, сказал, что она будет секретарем, и никто не возражал. Должность ее не была сопряжена ни с какими доходами и преимуществами, а только с трудами. И она трудилась не покладая рук. Я уже упоминал, что два раза в неделю она доставала для студистов хлеб и распределяла его. Но это была только одна из бесчисленных ее обязанностей. Она писала все списки, вела все протоколы, составляла расписания занятий, приготовляла для занятий помещения, следила за посещаемостью, напоминала руководителям семинаров о необходимости являться,— словом, заменяла собой всю администрацию этого учебного заведения, не такого маленького.

Мало того, по доброте своей Мусенька Алонкина взвалила на себя множество обязанностей, не имевших никакого отношения ни к Студии, ни к ее должности секретаря. По поручению то Горького, то правления Дома искусств она оказывала помощь многим престарелым литераторам. Особенно усердно, помню, заботилась она об Анатолии Федоровиче Кони. Она доставала для него пайки, рукописи, калоши, помогала ему спуститься с лестницы и взойти на лестницу. Эти ее заботы о старцах Вова Познер, бард и летописец Студии, воспел в таких словах:

А ты вся в хлопотах, всегда за делом,

И, если посмотреть со стороны,

Ты кажешься, о Мусенька, Отделом

Охраны Памятников Старины.

Если где-нибудь в городе устраивался какой-нибудь литературный вечер, все организационные заботы неизменно падали на плечи Муси Алонкиной. Это как-то само собой разумелось,— без всякого указания она кротко, старательно и уж конечно совершенно бескорыстно принималась за работу. Особенно много труда требовало от нее печатание и расклеивание афиш. Она не только вела все переговоры с типографиями, в которых вечно не было ни бумаги, ни краски, но и сама, своими руками, расклеивала афиши по всему городу, потому что в Петрограде времен гражданской войны не было организации, занимавшейся расклейкой афиш. Об этой ее деятельности тот же Вова Познер писал так:

Неколебима Алонкина,

Студии ограда.

В конце семестра в Студии тишь,

Но она

В море Петрограда

Забрасывает сеть афиш.

Особенно тяжело досталась ей, полуголодной и плохо одетой, организация знаменитого вечера А. А. Блока в помещении Большого Драматического театра на Фонтанке мокрой ранней весной 1921 года. Расклеивая афиши, она промочила ноги и простудилась. Сначала воспаление легких, потом плеврит и, наконец, туберкулез. Года через пол­тора она уже не вставала с постели из-за туберкулеза позвоночника. Промаявшись лет пятнадцать, она скончалась в Москве вскоре после Первого съезда писателей.

Всего в Студии было 337 студистов, и я, конечно, не помню подавляющего большинства из них. Тем более что среди них были и такие люди, которые нисколько не интересовались литературой, а посещали Студию только для того, чтобы иметь возможность посидеть в тепле. В те зимы дров в городе почти не было, и квартиры вымерзали, а Дом искусств и отапливался, и освещался. Помню в числе студистов одного голодного оборванного старика по фамилии Залеман. Лысый, сгорбленный, трясущийся, заросший седою щетиной, он появлялся к началу занятий и уходил позже всех. Он посещал все семинары,— неизменно сидел где-нибудь в уголке на мягком кресле. Он ни с кем не знакомился, никогда ни с кем не заговаривал. Над ним читали стихи, вокруг него рассуждали об эйдолологии, о Леконте де Лиле, о цезурах и пиррихиях, но он ни в чем не принимал участия. Когда ему задавали вопросы, он не отзывался. Он спал.

Тепло и свет привлекали в Дом искусств и жильцов. Правление Дома разрешало желающим литераторам селиться в той части здания, которое прежде было занято банком. Селились там люди одинокие,— либо не имевшие семей, либо растерявшие семьи во время гражданской войны. Это жилье вначале всем им казалось временным, – они раскладывали свои тюфяки на столах, доставшихся от банка, зябко жались к еле теплым радиаторам и в конце концов приживались.

Одним из первых поселился там Аким Львович Волынский. Он тоже был членом коллегии «Всемирной литературы» и участвовал во многих горьковских затеях. Помню, я с любопытством рассматривал этого маленького лысого человечка с длинным желтым лицом без улыбки. Он был мне интересен, потому что имя его, произносимое с ненавистью, я в детстве, в Куоккале, много раз слышал от Репина. Илья Ефимович часто поминал его, всегда раздраженный, даже топая ногами.

Когда Аким Львович поселился в Доме искусств, мне по каким-то обстоятельствам пришлось даже побывать у него в комнате. Посреди небольшой этой комнаты на отдельном столе лежала тяжелая мраморная доска метра полтора в длину, на которой крупными буквами было высечено по-латыни, что город Милан объявляет Акима Волынского своим почетным гражданином за его книгу о Леонардо да Винчи. По крайней своей молодости я, конечно, не мог общаться с таким пожилым человеком, как Волынский, но я постоянно слышал забавные рассказы о нем моего отца, который встречался с ним на разных заседаниях. Отца смешило красноречие Волынского, отличавшееся многословием и неслыханной выспренностью. Отец утверждал, что у Акима Львовича жестикуляция обычно находится в прямом противоречии со смыслом его слов, и, очень верно подражая его голосу, изображал его речи так:

– Нужно смотреть вверх (взмах руки вниз), а не вниз (взмах руки вверх), нужно идти вперед (взмах руки назад), а не назад (взмах руки вперед)!

Волынский прожил в Доме искусств до конца своих дней,— умер он во второй половине двадцатых годов. В последние годы своей жизни он занимался исключительно вопросами балета и примерно в году 1923-м основал балет­ную школу, которая помещалась все там же — в бывших банковских этажах Дома искусств, к тому времени тоже уже «бывшего».

Зиму с девятнадцатого на двадцатый год жил в Доме искусств и Валериан Чудовский — высокий человек в бархатной куртке, с надменно закинутой лохматой головой. Это был самый злобный контрреволюционер, какого только можно себе представить, повсюду громогласно извергавший проклятия на всех, кто работает с большевиками и работает в советских учреждениях. Молодежь, посещавшая Дом искусств, возненавидела его, и дело доходило до того, что Лева Лунц натаскивал под дверь комнаты Чудовского нечистот, чтобы тот ступил и испачкался. В начале двад­цатых годов Чудовский исчез,— сбежал, по-видимому, за границу.

Жил в Доме искусств и поэт Владимир Пяст. Этот человек, соединенный с Блоком многолетней дружбой, казался ненормальным. У него была привычка прижиматься спиной к стене, высоко закидывать голову и бить подошвой правой ноги в стену. Он часто усмехался — чему-то своему, для окружающих непонятному. Речь его была тороплива и невразумительна. Тем не менее и его одно время привлекали к чтению лекций студистам. Читал он теорию стихосложения, но студисты ничего не понимали из его лекций и называли их «стихопястикой». Лекции, разумеется, пришлось прекратить.

Где-то рядом с Пястом жил Александр Степанович Грин. Он был нелюдим, почти ни с кем не знакомился, но я часто встречал его в коридорах — высокого пожилого человека с изможденным угрюмым лицом, дурно и неопрятно одетого. Там, в Доме искусств, написал он свое лучшее произведение — замечательный рассказ «Крысолов», в котором изобразил свою тогдашнюю жизнь в пустом здании бывшего банка.

Волынский, Чудовский, Пяст и Грин не принимали участия в буйной жизни литературной молодежи, заполнившей Дом искусств. Но были и такие жильцы, которые очень сдружились со студистами, коротко сошлись с ними, стали непременными участниками возникшего вокруг Студии Литературного клуба. Тут прежде всего следует назвать Виктора Борисовича Шкловского.

Виктора Борисович Шкловский был к тому времени уже мой старый знакомый, – он стал приезжать к нам в Куоккала летом 1916 года. В 1916 году был он крепкий юноша со светлыми кудрявыми волосами. Приезжал он к нам не по железной дороге, как все, а на лодке по морю из Сестрорецка. Лодка эта была его собственная. Приезжая к нам оставлял лодку на берегу, и, пока он сидел у нас на даче, ее у него обычно крали. Воры всякий раз действовали одним и тем же методом — они отводили лодку на несколько сот метров в сторону, вытаскивали ее на песок и перекрашивали в другой цвет. Начинались увлекательные и волнующие поиски лодки, в которых я неизменно принимал участие. Словно сквозь сон припоминаю я, как сидели мы с Виктором Борисовичем ночью на берегу в засаде и подстерегали воров. Тучи набегают на луну, босым ногам холодно в остывшем песке, от малейшего шелеста в ужасе сжимается сердце, и рядом Шкловский в студенческой тужурке – взрослый, могучий, бесстрашный, оказавший мне великую честь тем, что взял меня, двенадцатилетнего, себе в сотоварищи.

Между этой моей встречей со Шкловским и следующей в Доме искусств — всего три года. Но как за эти три года он изменился! К 1919 году Школовский стал таким, каким его узнали последующие поколения, т. е. лысым. Мягкие светлые кудри его исчезли.

Он поселился в Доме искусств, хотя мог бы поселиться на квартире у своего отца. С отцом его я тоже был знаком, и притом совершенно независимо от моего знакомства с Виктором Борисовичем. Отец Виктора Борисовича был настоящей знаменитостью среди тогдашней петроградской молодежи.

На Надеждинской улице, наискосок от того дома, где с 1915-го по 1918 год жил Маяковский, висела вывеска: «Школа Б. Шкловского». Школа занимала маленькую квартирку в первом этаже, и единственным ее преподавателем был сам Б. Шкловский.

Это был маленького роста бритый старик с большой лысиной, окруженной лохматыми, не совсем еще седыми волосами. Вид у него был свирепейший. Во рту у него оставался один-единственный зуб, который, словно клык, торчал наружу. Когда он говорил, он плевался, и лицо его морщилось от брезгливости к собеседнику. Но человек он был необходимейший — любого тупицу он мог подготовить к вступительному экзамену в любое учебное заведение, и ученики его никогда не проваливались. В этом и заключалась его профессия — натаскивать тупиц. Натаскивал он и меня.

Зимой 1920—21 г. мы ходили к нему вчетвером — я и три девочки из моего класса. Обращался он с нами крайне сурово и моих хорошеньких умненьких товарок именовал только «дурами» и «кретинками», а меня соответственно «дураком» и «кретином». Но тангенсы и котангенсы вбивал в голову крепко.

Виктор Борисович, повторяю, останавливался в те годы, приезжая в Петроград, не у отца, а в Доме искусств. Там знали его все и относились к нему не только с почтением, но и с некоторым страхом. У него была репутация отчаянной головы, смельчака и нахала, способного высмеять и унизить любого человека. Лекции на Студии читал он недолго, но влияние его на студистов было очень велико. Со студистами он общался постоянно и попросту — как старший товарищ. Особенно близко сошелся он со студистами из семинара Замятина. Гумилевцев он не жаловал и вообще мало интересовался стихами, но замятинцы были от него без ума и чтили даже больше, чем самого Замятина. Лев Лунц и Илья Груздев ходили за ним, как два оруженосца.

Шкловский перетащил в просторные помещения Дома искусств заседания знаменитого Опояза (Общества изучения поэтического языка) — цитадели формализма в литературоведении. Многие любопытствовавшие студисты посещали эти заседания, был на некоторых и я. Кроме Шкловского помню я на них Эйхенбаума, Поливанова, Романа Якобсона, Винокура. Они противопоставляли себя всем на свете и во всей прежней науке чтили, кажется, одного только Потебню. Но зато друг о друге отзывались как о величайших светилах науки: «О, этот Эйхенбаум!», «О, этот Поливанов!», «О, этот Роман Якобсон!» Винокур к тому времени не успел еще, кажется, стать «О, этим Винокуром», но зато крайне ценился своими товарищами как милейший шутник. Он, например, перевел четверостишие о том, как попова дочка полюбила мельника, на сорок пять языков и на всех сорока пяти языках распевал его приятным тенорком.

Но, разумеется, светилом из светил во всем этом кружке был Виктор Борисович Шкловский. Он не знал ни одного языка, кроме русского, но зато был главный теоретик. А опоязовцы как раз в те годы с восторгом первооткрывателей создавали свою теорию художественной литературы.

Теория их, в сущности, не так уж сильно отличалась от того, что преподавал Гумилев на своем семинаре. Они тогда тоже рассматривали литературу как сумму механических приемов, годных для всех времен и всех народов. Каждое произведение искусства представлялось им механизмом, и притом довольно несложным, вроде часов-ходиков. Они писали исследования: «Как сделана «Шинель» Гоголя» или: «Как сделан Дон Кихот». При этом устройство Дон Кихота оказывалось таким элементарным, что его можно было изложить на одной странице. От учения Гумилева их учение отличалось только большей книжностью, университетскостью. То, что Гумилев называл неуклюжим самодельным словом «эйдолология», они именовали вычитанным из книжек термином «семантика». Вообще терминология их была очень наукообразна, они часто употребляли слово «конвергенция», какого Гумилев никогда и не слыхивал. Однако их умами, так же как умом Гумилева, всецело владел наивный механистический антиисторичный материализм. Это были Бюхнер, Молешотт и Эрнст Геккель в применении к литературоведению.

Рядом со Шкловским в небольшой комнатенке с мутным стеклом, выходившим во двор, жил Миша Слонимский. Этой комнатенки мне не забыть — столько я просидел в ней когда-то часов. Именно в этой комнатенке устанавливались те связи и завязывались те узлы, которые в будущем оказались самыми прочными.

Из всех обитателей Дома искусств Михаил Леонидович Слонимский был к студистам самым близким по возрасту,— в двадцатом году ему исполнилось двадцать три года. С литературой он был связан прежде всего своим родством — он был сыном Людвига Слонимского, редактора «Вестника Европы», племянником знаменитого литературоведа Семена Венгерова и известной переводчицы Зинаиды Венгеровой, младшим братом известного историка литературы Александра Слонимского и двоюродным братом декадентской поэтессы Вилькиной. (Впоследствии литературное родство Михаила Леонидовича еще расширилось, так как Александр Слонимский женился на правнучке сестры Пушкина, Зинаида Венгерова в Лондоне вышла замуж за поэта Николая Минского, а двоюродный брат Антоний Слонимский, живший в Польше, оказался прославленным польским поэтом. ) Помимо родства у Михаила Леонидовича к тому времени образовались свои собственные крепчайшие литературные связи — в течение нескольких месяцев он был нечто вроде секретаря у Горького, а потом года полтора работал секретарем у моего отца. И Горький, и мой отец очень его любили. Он уже и сам кое-что писал — пьесы, рассказы — и поэтому чрезвычайно скоро сошелся со студистами из семинара Замятина — с Зощенко, с Лунцем, с Груздевым, с Николаем Никитиным, с Катковым. А так как при этом еще и характер у него был самый добрый и самый покладистый, то у него постоянно торчали соседи — Пяст, Шкловский, Мандельштам и даже Грин. Захаживали к нему и некоторые из наших студистских поэтов — Познер, Полонская. К тому же всем было известно, что Миша Слонимский горячо влюблен в Мусеньку Алонкину, и Мусенька Алонкина тоже постоянно забегала в эту комнатенку, но не одна, а с подругами, и прежде всего, конечно, с Дусей Каплан. И в комнате Слонимского с утра до вечера были люди, шумели голоса.

По утрам посетителей бывало даже больше, чем по вечерам, потому что Миша Слонимский, просыпаясь часов в десять, имел обыкновение не покидать постели часов до трех дня. Тощий, длинный, с большими печально-мечтательными темными глазами, лежал он на спине, укрытый своей шинелью, привезенной с фронта, и курил.

Я познакомился с ним летом 1918 года на станции Ермоловской под Сестрорецком. Там, на Ермоловском проспекте, Литературный фонд владел дачей, которую на лето предоставлял писателям. Так как из-за белогвардейского переворота в Финляндии мы лишены были возможности вернуться на свою дачу в Куоккала, мои родители решили провести лето с детьми на этой даче Литературного фонда. Из Ермоловской за выгибом берега Финского залива в ясную погоду хорошо были видны знакомые места — колоколенка куоккальской русской церкви и белый сарай бартнеровской дачи. В то лето в Ермоловской в одном с нами доме обитало немало литераторов — Е. И. Замятин с женой Людмилой Николаевной, Ек. Павловна Леткова-Султанова с сыном Юрием, семья Кондурушкиных, семья Ганфмана, одного из редакторов кадетской газеты «Речь», Марья Валентиновна Ватсон, злобная безумная старуха, переводчица Дон Кихота, про которую говорили, что на груди у нее умер поэт Надсон; она помешалась на ненависти к большевикам и постоянно рвала на себе седые волосы, изрыгая проклятия. Жил там в то лето художник Кузьма Сергеевич Петров-Водкин с женой француженкой, – он женился в Париже на профессиональной натурщице. Жила там в то лето и Фаина Афанасьевна Слонимская, урожденная Венгерова, с двумя сыновьями – Кокой и Мишей.

И Слонимские, и Венгеровы были евреи-выкресты, причем Слонимские были католики, а Венгеровы – православные. Фаина Афанасьевна, как урожденная Венгерова, детей своих воспитывала в православии и скрывала еврейское происхождение семьи. Это была вздорная, шумная чрезвычайно болтливая старуха, которую Миша Слонимский впоследствии очень точно и безжалостно изобразил в своем романе «Лавровы». О ней ходило много анекдотов, распространенных главным образом ее же сыновьями. Помню рассказ о том, как она у себя за столом в присутствии гостей принялась утверждать, будто Слонимские были когда-то князьями, крупными польскими магнатами, и будто город Слоним находился у них в феодальном владении.

– И наши вассалы часто восставали против нас, – сказала она, размечтавшись.

– Эти восстания назывались еврейскими погромами, – сказал Миша.

В 1918 году Коля Слонимский носил студенческую тужурку, а Миша солдатскую шинель. Коля был старше меня лет на десять, занимался музыкой, и потому я нисколько им не интересовался. Но Миша произвел на меня большое впечатление. Я знал, что он, окончив гимназию, добровольцем ушел на фронт, что он был ранен и недавно выписался из госпиталя. И такой человек обращался со мной как с равным, хотя мне шел пятнадцатый год, а ему уже двадцать второй.

Однажды наши матери послали нас обоих в Сестрорецк, на какой-то огород,— купить моркови. Всю дорогу туда и назад мы разговаривали с ним о политике. Помню, его взгляды, очень похожие на взгляды многих окружавших меня тогда интеллигентов, разочаровали меня. Главной целью революции он считал создание Учредительного собрания, избранного всеобщим голосованием. А так как в то лето разогнанное Учредительное собрание самовольно собралось в Самаре, он смотрел на происходящие события чрезвычайно оптимистично. Учредительное собрание возьмет власть, и в России восторжествуют демократия и народоправство. Робея перед его авторитетом, я возражал ему, что захват власти Учредительным собранием непременно приведет к торжеству реакции, к уничтожению всех завоеваний революции и к гибели самого Учредительного собрания от рук реакционеров. Я запомнил этот спор, потому что часто вспоминал его несколько месяцев спустя, когда самарская Учредилка была расстреляна Колчаком, захватившим власть во всей восточной России. Но к тому времени и Миша Слонимский успел отказаться от своей веры в Учредительное собрание. Когда он жил в Доме искусств и, длинный, тощий, вялый, добрый, лежал у себя в комнате на кровати, с утра до ночи окруженный литературной молодежью, он был уже человеком советских взглядов, как — в большинстве — и та молодежь, которая окружала его.

Из молодежи, собиравшейся вокруг кровати Миши Слонимского, к началу 1921 года выкристаллизовался тот кружок, который получил название «Серапионовых братьев».

Но прежде чем говорить о «Серапионовых братьях», я должен рассказать о человеке, вокруг имени которого впоследствии создалось множество легенд, не имеющих ничего общего с правдой.

Я говорю о Льве Лунце.

Лев Натанович Лунц родился в 1902 году и был сыном провизора, владельца одной из лучших аптек города — у Пяти Углов, на Троицкой улице. Был у него старший брат Яша, огненно-рыжий малый, голова которого сверкала, как церковный купол, и сестренка Женя. По-видимому, с семьей Лунц я познакомился еще до Студии, и именно благодаря этой Жене, которая училась в Таганцевской гимназии, в одном классе с моей сестрой Лидой и очень дружила с ней. Родителей Лунца я не помню, хотя: часто бывал у них в квартире на Троицкой. Лева постоянно цитировал изречения своей матери, и в Студии его даже дразнили этим. Изречения эти я позабыл, помню только одно:

— У всех дети как дети, а у нас — сумасшедший дом!

Лева Лунц был кудрявый шатен, среднего роста, со светло-серыми глазами. Он обладал замечательным характером – он был добр, скромен, жизнерадостен, трудолюбив, серьезен и весел. Я обожал его и постоянно им восхищался. Он был на два года старше меня, но дружил со мной совершенно на равных, никогда не оскорбляя моего самолюбия подростка, попавшего в компанию старших.

И меня, и всех окружающих особенно поражало в Леве Лунце одно его свойство – стремительность. Он был человек огромного темперамента и мгновенных реакций. Речь его текла стремительно, потому что стремительна были его мысли, и слушателю нелегко было за ним поспевать. Говоря, он постоянно бывал в движении, жестикулировал, перескакивал со стула на стул. Это был ум деятельный, не терпящий вялости и покоя. Любимая его игра, которую он ввел в Студии, едва там появился, заключалась в том, что играющие садились в кружок и с бешеной скоростью колотили себя обеими руками по коленям. Суть игры я забыл, заключалась она, кажется, в отгадывании слов, помню только бешеные движения рук и Левин голос, подгоняющий, доводящий всех до изнеможения:

— Скорей, скорей!

Он принес в Студию множество игр, самых детских, простодушно-веселых, и заставил в них играть всех. Я помню, с каким увлечением и пылом играл он в фанты, а между тем к тому времени он уже окончил Университет. В Университет он поступил чуть ли не пятнадцати лет и прошел его курс так же стремительно и блестяще, как делал все. Учился он на романо-германском отделении филологического факультета, изучил все романские языки, включая провансальский. Если не ошибаюсь, университет он окончил в 1920 году, так что первый год занятий в Студии совпал у него с последним университетским годом. Ему пришлось совмещать, но при его энергии и способностях подобное совмещение не стоило ему особого труда; казалось, он мог бы совмещать занятия и еще в двух-трех каких-нибудь учебных заведениях. В первые же месяцы своих занятий в Студии он прочел студистам два больших реферата: о прозе Андрея Белого и о прозе Алексея Ремизова. При этом он безусловно был самый веселый, общительный и ребячливый из всех студистов. Для игр и забавных затей времени у него оставалось сколько угодно.

Была одна игра, изобретенная Лунцем, в которую как начали играть в первые дни его поступления в Студию, как и играли вплоть до закрытия Дома искусств и до отъезда Лунца за границу, то есть с 1919-го по 1923 год. Игра эта называлась «кинематограф». Для того чтобы объяснить, в чем заключалась эта игра, надо дать понять, каким представлялся нам тогда настоящий кинематограф.

Нам и в голову не приходило, что кино может стать таким же настоящим искусством, как живопись, музыка, литература, театр. Да оно в то время еще и не было искусством. Вероятно, где-нибудь уже существовали попытки превратить кино в настоящее искусство, но мы о таких попытках ничего не слышали. Советской кинематографии тогда еще не существовало, а те западные и дореволюционные русские картины, которые мы видели, поражали нас только быстротой развития действия и глупостью, доведенной до эксцентризма. Конечно, были простодушные и непросвещенные люди, которые всерьез рыдали, глядя на Веру Холодную, на Мозжухина и Лисенко, всерьез замирали от страха на ковбойских драмах и покатывались со смеху, наслаждаясь Максом Линдером. Но мы, интеллигентные мальчики и девочки, во всем этом видели только эксцентрическую чепуху, только поразительное нагромождение банальностей и идиотств, которые в своем неистовом полете создают самые нелепые и причудливые сочетания. И кинематографом мы стали называть всякое эксцентрическое нагромождение быстро сменяющихся нелепостей. Как пример употребления этого слова в подобном смысле я могу привести известную сказку моего отца «Бармалей», написанную несколько лет спустя. Она имеет подзаголовок «Кинематограф для детей». Прочтите сказку, и вы убедитесь, что слово кинематограф здесь является синонимом забавной чепухи.

«Кинематографы», которые устраивал Лунц в Студии,— это были импровизированные пародийные представления, в которых все присутствующие были одновременно и актерами, и зрителями. Драматургом и режиссером был Лунц. Он мгновенно изобретал очередную сцену, за руки стаскивал со стульев нужных для нее исполнителей, отводил их на несколько секунд в сторону, шепотом сообщал каждому, что он должен делать (слов действующим лицам не полагалось никаких, кинематограф был немой), и сцена исполнялась при всеобщем ликовании. Зрители от хохота падали на пол. И так чуть ли не каждый вечер в течение нескольких лет – ни разу не повторяясь. В «кинематографе» Лунца ничего нельзя было повторить, – он всегда творился заново. Студисты и преподаватели Студии, стараясь оттянуть возвращение в свои холодные темные квартиры, скоро привыкли проводить в Доме искусств все вечера. Эти вечерние сборища, где все встречались на равных правах, получили название «Клуба Дома искусств». На этих клубных собраниях читали друг другу свои произведения, преимущественно стихи. Но главным их содержанием, главным их очарованием был Лунц и его кинематограф. Творческая энергия Лунца была неистощима.

Вообще, если вспомнить, что Лунц умер двадцати двух лет от роду, можно только изумляться тому, как много он успел сделать и написать. Его литературное наследие (нигде не собранное и большею частью не напечатанное) состоит из двух пятиактных романтических трагедий в стихах «Вне закона» и «Бертран де Борн», нескольких комедий, лучшая из которых «Обезьяна и дуб», нескольких рассказов и многих статей и рецензий. Драматургия его удивительно темпераментна, свежа и самостоятельна по стилю, полна мыслей, и то обстоятельство, что пьесы его никогда не ставились на сцене, можно объяснить только нашим невежеством и нашей любовью наводить тень на ясный день.

Из всего, написанного Лунцем, последующим поколениям оказалась известной только небольшая декларация его, написанная по поводу создания «Серапионовых братьев». Декларация эта, разумеется, совершенно неправильна с точки зрения марксистских взглядов, но и критика ее была внеисторичной, то есть тоже не марксистской. Как ни странно это может теперь показаться, но всему тому кругу молодежи, о котором я рассказываю, марксизм был начисто неизвестен. О марксизме этот круг слышал только в самой вульгарной форме,— в сущности, клеветнической. Но русское общество времен гражданской войны делилось вовсе не на людей, обладающих чистотой марксистских взглядов и такой чистотой не обладающих, а на людей, сочувствующих победам белых, и на людей, сочувствующих победам красных. И люди, сочувствовавшие белым, были отделены от людей, сочувствовавших красным, глубочайшей непроходимой пропастью. Две резко враждебные литературы складывались в те годы: литература эмигрантская и литература советская. И Лева Лунц, при всей ошибочности своих литературоведческих взглядов, был один из тех, кто в войне всей душой сочувствовал красным, ненавидел белых и всеми силами боролся против эмигрантской литературы. Писать о современности, писать о революции, писать с горячей любовью к этой революции — вот было основное стремление начинающих писателей, объединившихся в «Серапионовых братьях». И тот факт, что из «Серапионовых братьев» вышел ряд крупнейших советских писателей,— закономерность, а не странная случайность, не объяснимая ничем.

Политические симпатии Лунца привели его прежде всего к жесточайшему семейному разладу. В 1920 году, восемнадцатилетним юношей, он расстался с родителями и переехал в Дом искусств. В те годы острейших политических страстей это было распространенное явление,— разногласия разрывали семейные узы. В начале 1921 года были установлены дипломатические отношения между Советской Россией и прибалтийскими республиками. И бы­ло объявлено, что все уроженцы Литвы могут вернуться к месту своего рождения. Этой возможностью воспользовались многие, мечтавшие об эмиграции. В том числе и родители Лунца, разоренные революцией мещане. Они были уроженцами литовского города Шавли (Шауляй) и в апреле 1921 года всей семьей двинулись за границу. Но Лева ехать с ними отказался. Он один из всей семьи остался в Петрограде.

Беда заключалась в том, что, оставшись один, он тяжело заболел. Не сразу, а примерно через год. Я хорошо помню, как в начале 1922 года он пошел призываться в Красную Армию. Вернувшись с призывного пункта, он нам рассказал, что врач, выслушав его, сразу признал его негодным. Помню, он был и обрадован этим, и удручен. Обрадован, потому что ему вовсе не хотелось служить красноармейцем, а удручен, потому что узнал, в каком плохом состоянии находится его сердце. Он утверждал, что до этого дня никогда не замечал своего сердца и не думал о нем. Однако очень скоро ему стало плохо. Зиму с 1922-го на 1923 год он безвыходно провалялся на кровати у себя в крохотной комнатке в Доме искусств. У его постели постоянно толпился народ, он по-прежнему острил, стремительно жестикулировал, спорил, громко смеялся. Время от времени он еще выползал из своей конуры на общие сборища и устраивал свои ослепительные «кинематографы». Он много писал и принимал пылкое участие во всех делах «Серапионовых братьев». Но ему становилось все хуже и хуже. В ту зиму я с удивлением обнаружил, что Лева Лунц может быть и удрученным, и раздраженным. К весне ему стало так плохо, что родители мои, очень его любившие, взяли его к себе, и мы с ним начали жить в одной комнате. Он уже не вставал с постели.

Его отец и мать к этому времени переехали из Литвы в Германию, в Гамбург. Зная о болезни сына, они требовали, чтобы он приехал к ним. Они выхлопотали ему визу. И летом 1923 года тяжелобольной Лева Лунц уехал на пароходе в Гамбург.

Сам он верил, что отъезд этот временный, что он вот-вот поправится и вернется. Мы все стали получать от него множество писем из-за границы. Это были длинные и чрезвычайно веселые письма, и мы падали со смеху, когда их читали вслух на серапионовских собраниях. Посылал он нам и свои новые пьесы и статьи, и некоторые из них были тоже прочитаны нами вслух. За границей он продолжал жить жизнью нашего кружка, требовал от нас подробных сведений о каждом, интересовался каждой новой рукописью, каждой книгой, каждой шуткой. И все же из веселых его писем мы знали, что он лежит в больнице и что ему нисколько не лучше. Летом 1924 года до нас дошла весть, что Лева Лунц умер.

Когда-нибудь историки литературы взвесят и оценят и наследие Льва Лунца, и его роль. Я за это не берусь. Я только могу сказать, что Лева Лунц был одним из самых ярких и милых явлений моей юности. И когда я думаю о нем, я вспоминаю наши новогодние встречи,— как встречали мы 1920-й и 1921 год — без капли спиртного, но зато с Левой Лунцем и, следовательно, необычайно весело.

Новый 1920 год мы встречали пшенной кашей. Крупу где-то достал мой папа, он же организовал встречу. Ничего, кроме пшенной каши, не было. Кашу сварила нам Марья Васильевна, служившая еще у Елисеевых, и пировали мы за дубовым столом в елисеевской столовой, сидя на высоких, дубовых, резных готических стульях. Студия тогда еще была молода, и мы не успели еще достаточно ни приглядеться друг к другу, ни сдружиться, ни размежеваться. Из «взрослых» присутствовали папа и Миша Слонимский. Вначале над созданием веселья трудился папа. Он вовлек всех в соревнование: кто лучше напишет сонет на заданные рифмы. Сонеты писались и читались с увлечением, подробно разбирались, как на семинаре. К досаде поэтов, лучшим был признан сонет Миши Слонимского. Но сонетами занимались только пока не наелись каши. Горячая каша подействовала на голодные желудки возбуждающе. Лица раскраснелись, хохот стал громче, и разгорающимся весельем дирижировал уже не мой папа, а Лева Лунц. И началось нечто сверкающее, нечто слишком стремительное, чтобы можно было передать обыкновенными медленными словами…

Год спустя мы опять собрались в Доме искусств для встречи Нового года — 1921-го. За это время все успело сложиться и определиться, и Студия стала казаться учреждением, имеющим громадную историю. Завязалось множество любвей и романов, из которых немало уже успело трагически распасться. И, главное, произошло размежевание, молодежь разделилась на две группы. Сторонники «Цеха поэтов» отмежевались от тех, из числа которых месяц спустя организовались «Серапионовы братья». Размежевание это в то время только немногими осознавалось как политическое. Оно понималось скорее как эстетическое размежевание. С одной стороны были те, кто принимали гумилевские эстетические каноны, с другой стороны те, кто к этим канонам оставался равнодушен. С одной стороны были те, кто отвергал возможность писать о современности, с другой стороны — те, кто считал, что писать о современности необходимо. Образовались как бы две дружеские компании, жившие отдельной жизнью. И во встрече Нового 1921 года принимала участие только одна из этих компаний — враждебная «Цеху поэтов».

На этой встрече не было ни Нельдихена, ни Ирины Одоевцевой, ни сестер Наппельбаум. Из слушателей семинара Гумилева присутствовало только двое — Вова Познер и я. Зато здесь были и первенствовали Лева Лунц, Миша Слонимский, Илья Груздев, Коля Никитин, Миша Зощенко. Девушек присутствовало много, и как раз те, которые вскоре получили почетные звания «серапионовских дам» — Дуся Каплан, Муся Алоркина, Зоя Гацкевич, Мила Сазонова, Лида Харитон. Спиртного, как и год назад,— ни капли. И все же ели уже не кашу, а мясные котлеты. Первый тост провозгласила Зоя Гацкевич, в будущем Никитина, затем Козакова. Каждый встал и поднял свою котлету на вилке. И начался пир. Когда котлеты были съедены, все пошли по дубовой лестнице наверх, в главный зал елисеевского дворца, и там, среди зеркал, позолот, торшеров и амуров с гирляндами, принялись играть в фанты. Потом Лунц устроил «кинематограф», и ночь прошла в бешеном веселье…

Прежде чем приступить к рассказу об основании «Серапионовых братьев», я должен рассказать об еще одном причастном к этому кружку — о Вове Познере. Владимир Соломонович Познер родился в Париже в 1905 году. Он был сыном Соломона Владимировича Познера, который вынужден был эмигрировать за границу. Вова до пяти или шести лет жил в Париже, по-русски не говорил. Летом 1917 года, при Керенском, Соломон Познер с женой и двумя сыновьями вернулся из эмиграции в Петербург. Вова поступил в гимназию Шидловской, на Шпалерной. В одном с ним классе учился сын Керенского Олег, с которым он был дружен. В октябре Керенский бежал, но семья его еще долго продолжала жить в Петрограде, и Олег Керенский продолжал ходить в гимназию. 1918 год Вова провел в Москве, учился у Свентицкой. В 1919 году он вернулся в Петроград и поступил в Тенишевское училище. И я впервые увидел Вову Познера. Он оказался в одном со мной классе.

Это был круглолицый толстяк, черноглазый, с очень черными волосами. К этому времени от Парижа у него уже ничего не осталось,— в том возрасте год кажется громадным сроком, и Вова чувствовал себя в Петрограде так, как будто жил в нем с рождения. Меня сблизила с ним любовь к поэзии. Его стихи, чрезвычайно подражательные, поражали своим совершенством. В его даре было что-то хамелеоновское,— он мог быть кем угодно. Он писал стихи и под Брюсова, и под Маяковского. Мы с ним писали стихи верстами — иногда и совместно,— издавали школьные рукописные журналы, читали стихи на всех школьных собраниях. Когда осенью 1919 года организовалась Студия, я; привел туда Вову и мы вместе поступили в семинар Гумилева.

В Студии он расцвел необычайно и сделался одним из главных действующих лиц. Его шуточные стихи, в которых он воспевал все события нашей студийной жизни, имели огромный успех и у студистов, и у преподавателей. Лева Лунц был нашим драматургом и режиссером, а Вова Познер — нашим признанным бардом. Учился он в семинаре у Николая Степановича, но как раз там на первых порах его стихи имели наименьший успех, потому что Николай Степанович был глух и равнодушен к юмору, а влияние Маяковского, которое все больше ощущалось в стихах Вовы Познера, только раздражало его. Зато приятели Лунца восхищались им. Дуся Каплан и Муся Алонкина были с ним на «ты» и в самой тесной дружбе.

Первое время он, видимо, разделял политические взгляды своей семьи. Об этом свидетельствует глупое четверостишие, записанное им в «Чуккокалу» моего отца в 1919 году. Однако,, попав в кружок Лунца, он очень быстро усвоил господствовавшие там мнения и насмехался над белогвардействовавшими литераторами. Помню, что и у нас в Тенишевском, где мы оба продолжали учиться, он в 1920 году примыкал скорее к тем юношам, которые склонялись к комсомолу, чем к их многочисленным недругам. Впрочем, при размежевании студистов он сохранил хорошие отношения и с «Цехом поэтов». «Цех поэтов» и Гумилев к концу 1920 года стали относиться к нему лучше, чем прежде,— благодаря тем балладам, которые он начал писать и которые имели равный успех у преподавателей обоих лагерей.

Баллады, которые Вова Познер писал зимой 1920— 1921 гг., были, несомненно, интереснейшим литературным явлением. Наиболее характерная из них «Баллада о дезертире» начиналась такими словами:

Вчера война, и сегодня война, и завтра будет война,

А дома дети, а дома отец, а дома мать и жена.

Для того чтобы представить, какое впечатление производили эти строки, нужно вспомнить, что тогда шел уже седьмой год войны. Дальше говорилось о том, как солдат дезертирует, как его ловят и расстреливают. Кончалась баллада плачем по дезертиру:

А дома дети, а дома отец, а дома мать и жена,

Но вчера война, и сегодня война, и завтра будет война.

Над его головой голодный волк подымает протяжный вой,

Дезертир лежит у волчьих лап с проломленной головой.

Над его головой раздувайся и вей,

Погребальный саван сухих ветвей.

Ветер, играй сухою листвой

Над его разбитою головой.

Остальные баллады Познера были в том же роде. Характерно, что напечатаны они и во втором альманахе «Цеха поэтов», и в первом альманахе «Серапионовых братьев».

Баллады Познера оказали большое влияние на баллады Николая Тихонова, появившиеся в 1922 и 1923 годах. В то время это влияние было очевидно всем. Тихонов, кажется, никогда даже не встречался с Познером, но, несомненно, испытал сильное воздействие его стихов. Одна из первых баллад Тихонова так и называлась «Баллада о дезертире» и очень близка к познеровской и по тону, и по содержанию:

У каждого семья и дом,

Становись под пулю, солдат,

А ветер зовет: уйдем,

А леса за рекой стоят.

 

 

И судьба дезертира кончалась так же:

 

 

Хлеб, два куска

Сахарного леденца,

А вечером, сверх пайка,

Шесть золотников свинца.

Вова Познер был одним из, деятельных участников Серапионова братства. Но пробыл он в братстве всего два с половиной месяца. Серапионы организовались 1 февраля 1921 года, а в середине апреля 1921 года Вова Познер уехал за границу.

Родители Вовы Познера тоже оказались уроженцами Литвы и, подобно родителям Лунца, решили воспользоваться соглашением с Литвой, дававшим возможность всем литовским уроженцам вернуться к месту своего рождения. Поступить по примеру Левы Лунца и остаться Вова Познер не мог, — ему не было еще семнадцати лет, он был ребенок и еще не мыслил себе существования без родителей. Я пошел провожать его на Варшавский вокзал. Был мокрый солнечный апрельский день. На одном из дальних путей стоял громадный эшелон из теплушек. В каждом вагоне теснилось более десятка семейств. Плакали дети, громоздились горы утвари, каждый старался вывезти как можно больше имущества, многие везли даже мебель, даже рояли. Эшелон должен был отправиться утром, но отошел только вечером,— все не было паровоза. Весь день бродили мы с Вовой Познером в обнимку по перрону среди груд имущества, не вмещавшегося в вагоны. С нами был и Лева Лунц, провожавший родителей, сестру, брата. Среди этих беглецов, неожиданно для самих себя ставших литовцами лишь бы покинуть страну Советов, было немало знакомых. С этим эшелоном уезжали, между прочим, и графы Рошефоры, два брата – Николай и Александр, мои главные недруги по Тенишевскому училищу. Уже стемнело, когда тронулся поезд. Мы с Левой Лунцем побрели домой.

Сначала Вовины письма приходили ко мне ежедневно. У него был особый, странный, очень выработанный почерк, резко отличавшийся от почерков всех других людей. Уехав, сначала продолжал жить интересами Студии и «Серапионовых братьев». Потом письма стали приходить реже. В Литве семья Познеров прожила всего несколько недель и вернулась в Париж. Примерно через год наша переписка с Вовой прервалась. Владимир Познер перестал писать по-русски и сделался французским писателем.

Впрочем, с воспоминаниями о своей петербургской юности он, видимо, расстался не скоро. Одной из первых его книг, написанных по-французски и вышедших в Париже, была книга о русской литературе. Эту книгу он прислал мне, и она красовалась у меня до тех пор, пока не погибла во время воины вместе со всей моей библиотекой.

Владимир Познер стал деятелем французской коммунистической партии, сотрудником «Humanite», французским литератором. Я снова увидел его только в 1934 году, на Первом съезде писателей в Москве, после тринадцати лет разлуки.

Он был членом французской писательской делегации, приехавшей приветствовать съезд. Мне сказали, что Вова Познер сидит в буфете Дома Союзов, и я со всех ног помчался в буфет. Он сидел за столиком, совершенно такой же, как прежде, только не в толстовке, а в пиджаке. К моему удивлению, он меня не узнал.

— Вова!

Он поднялся со стула и неуверенно протянул мне руку. Но через мгновение мы уже целовались. Помню, как шли мы с ним вдвоем по Тверской, узкой, горбатой и пустынной, и вдвоем вслух читали шуточные стихи, которые вместе сочиняли в Петрограде в годы гражданской войны. В Москве мы с ним разыскали Мусеньку Алонкину и отправились к ней. Она была замужем за латышом-чекистом. Мужа ее мы не видели, а сама она лежала в постели, поблекшая, несчастная, тяжело больная. У нее много лет был туберкулез позвоночника. Она носила, не снимая, металлический корсет и почти уже не вставала с постели. Только улыбка у нее была прежняя — добрая и беспомощная. Обрадовалась она нам необычайно. Это было последнее мое с ней свидание.

В Москве повстречали мы с Вовой и другу нашу приятельницу времен Петроградского Дома искусств – Олю Зив. Мы вместе с нею две зимы проучились в семинаре Гумилева. На съезде она сама разыскала нас в салонном зале. Она теперь была репортером газеты «Комсомольская правда» и до того огазетчилась и обкомсомолилась, что, слушая ее, трудно было себе представить, что когда-то она была девушкой при «Цехе поэтов», пишущей стихи под Гумилева. Впрочем, встречались мы с ней чрезвычайно сердечно. Она пригласила нас к себе, угостила ужином и познакомила с мужем, который оказался работником «Комсомольской правды».

После съезда Познер заехал на несколько дней в Ленинград. Здесь он тоже почему-то был встречен женщинами более пылко, чем мужчинами. Остановился он у Слонимских, потому что Дуся Каплан стала уже к этому времен Дусей Слонимской. И каждый вечер проводил он у Козаковых, потому что Зоя Гацкевич к этому времени была уже замужем за Михаилом Эммануиловичем Козаковым.

Следующая моя встреча с Вовой Познером была заочная — во время осады Ленинграда, в сентябре 1943 года. Военная авиационная газета, где я в то время работал, нуждалась в материале об американской авиации. И я отправился в библиотеку Иностранной литературы, чтобы посмотреть, нет ли там американских авиационных журналов. Эта библиотека была хорошо мне памятна,— основалась она в 1919 году как библиотека издательства «Всемирная литература». И помещалась она в том же месте, на Моховой, 36, как раз напротив Тенишевского училища. Во «Всемирной литературе» отец мой работал вместе с Горьким, и в годы гражданской войны я чуть ли не каждый день после занятий в школе переходил Моховую и шел к отцу в издательство, приветствуемый издательским старичком швейцаром, который называл меня по имени-отчеству, чем весьма льстил моему самолюбию. И вот, спустя двадцать четыре года, я опять оказался в том же доме. Закутанная в тряпье маленькая библиотекарша, без возраста, с опухшим от голода лицом, провела меня через стылые пустынные залы со стеллажами книг и усадила за маленький столик возле окна. Через несколько минут она притащила мне два-три номера толстого американского журнала «Aviation» за 1942 год. Этот журнал состоял не столько из сведений об авиации, сколько из объявлений и разных сенсаций газетного толка. Я довольно невнимательно читал его и поглядывал в окно, где было сумрачно, холодно и мокро. Прямо за окном видел я каменную арку – вход во двор Тенишевского училища. Вид этой арки взволновал меня. В страшные и грустные месяцы осады меня особенно волновало все, связанное с моим детством и юностью. Сколько раз проходил я когда-то под этой аркой! И конечно, вспомнился мне и Вова Познер, с которым в Тенишевском был я неразлучен.

И вдруг, к изумлению моему, я увидел, что Вова Познер глядит на меня со страницы журнала «Aviation». Почти неизменившийся, круглолицый, улыбающийся, в серой кепке. Я принялся читать и вот что обнаружил.

Это был разворот под шапкой: «Что думают французские писатели об Америке». Дальше пояснялось, что речь идет о французских писателях-антифашистах, бежавших в Америку от гитлеровского нашествия. Левая половина разворота была посвящена Женевьеве Табуи (тоже с портретом), а правая — Владимиру Познеру, автору известного французского романа «На острие шпаги». Владимир Познер, находясь в Бостоне, ответил представителю журнала «Aviation», что он любит Америку

во-первых, как француз,

во-вторых, как демократ,

во-первых, как француз, во-вторых, как демократ,

в-третьих, четвертых и пятых я уже не помню…

Но я непозволительно забежал вперед…

В числе основателей Серапионова братства были два человека, никак не связанные ни с Домом искусств, ни с его Студией. Это Федин и Каверин. Оба они вошли в литературный круг благодаря конкурсу на рассказ, организованному Домом литераторов зимой 1920/21 года.

Дом литераторов существовал в Петрограде в те же годы, что и Дом искусств, и занимал особняк на Бассейной улице недалеко от угла Надеждинской. Состав его членов был в основном другой, чем состав членов Дома искусств. В Доме литераторов состояли преимущественно сотрудники дореволюционных газет: «Новое время», «Речь», «Русская воля», «Биржевые ведомости», «День». В годы революции это были ободранные, голодные, стремительно дряхлеющие и безмерно озлобленные люди. По грязноватым его залам бродили стаями полупомешанные старухи вроде Марии Валентиновны Ватсон и, завывая, проклинали большевиков. Проклинали и в прозе, и в стихах. Вспоминается мне какая-то тамошняя старуха, которая, взгромоздясь на эстраду и тряся седой головой, читала свое стихотворение прерывающимся голосом. Каждая строфа этого стихотворения кончалась строками:

Не бросайте якорей

В логовище злых зверей.

И все понимали, что это означает: «Не идите работать на Советскую власть».

Заправляли Домом литераторов два очень бойких человечка средних лет, два расторопных журналиста из «Биржевки» — Волковысский и Харитон. Они устраивали в Доме литераторов мероприятия за мероприятием. Они доставали для членов Дома литераторов кое-какие пайки, – правда, довольно жалкие. Они умудрялись даже в течение двух с лишним лет издавать журнал «Вестник Дома литераторов» — орган контрреволюционной обывательщины. Когда к 1923 году их «Вестник» был закрыт, они оба ускакали в Ригу и основали там русскую белогвардейскую газету «Сегодня».

В Доме искусств презирали Дом литераторов. Презирали дружно, но по разным причинам. Сторонники Горького и Блока презирали их по мотивам политическим, как пособников саботажа и союзников эмигрантов. Сторонники «Цеха поэтов», бывшие сотрудники «Аполлона», презирали их, как всегда все эстеты презирают газетчиков. Студисты унаследовали это презрение от старших. Даже внешне Дом искусств был несравненно привлекательнее Дома литераторов,— в Доме искусств сохранились бывшие елисеевские слуги, которые, надеясь на возвращение прежних хозяев, заботились о чистоте и порядке, а Дом литераторов с каждым годом становился все грязнее и запущеннее.

Но, несмотря на презрение, это не были два совершенно разобщенных коллектива. Связь между ними постоянно поддерживалась. Многие мероприятия Дома литераторов посещались членами Дома искусств, и наоборот. Для члена Дома литераторов нелегко было стать членом Дома искусств. Но многие члены Дома искусств охотно становились членами Дома литераторов. Несомненно, известную роль играли в этом пайки, которые время от времени выдавали членам своего Дома Волковысский и Харитон.

Однажды, например, по городу разнесся слух, что членам Дома литераторов будут выдавать яйца, сбежались все, кто мог надеяться получить, и образовалась длиннейшая очередь. Пришел Волковысский и заявил, что каждому выдается только одно яйцо. Потом принесли яйца, и собравшихся постигло новое разочарование: все яйца оказались тухлыми. В очереди стоял нищий старик — полковник царской армии Белавенец. Он считался литератором, потому что писал до революции книги по геральдике. Он объявил, что охотно будет есть тухлые яйца, и стал выпрашивать их у всех получивших. По этому поводу Георгий Иванов, тоже стоявший в очереди, сочинил:

Полковнику Белавенцу.

Каждый дал по яйцу.

Полковник Белавенец

Съел много яец.

Пожалейте Белавенца,

Умеревшего от яйца.

Стишок этот сохранился у папы в «Чукоккале».

В конце 1920 года у входа особняка на Бассейной появилось написанное от руки объявление, в котором было сказано, что Дом литераторов проводит конкурс на лучший рассказ. Членами жюри были объявлены Евгений Замятин, Аким Волынский, Борис Эйхенбаум, Николай Волковысский и еще кто-то. Я был на том многолюдном собрании в Доме литераторов, на котором Замятин мужественно провозглашал результаты конкурса. Первой премии был удостоен Константин Федин за рассказ «Сад». Одну из поощрительных премий получил Каверин.

Федин служил в то время на какой-то небольшой должности в издательстве «Парус». Это было частное издательство, находившееся на Невском неподалеку от Аничкова моста, принадлежавшее З. И. Гржебину и существовавшее благодаря покровительству Горького. С Домом литераторов Федин был, по-видимому, связан и до конкурса, благодаря своей дружбе с Лидией Борисовной Харитон, дочерью Харитона. Но с литературной молодежью Дома искусств свел его, конечно, Замятин — сразу после конкурса. Федину в ту пору было уже около тридцати лет, держался он солидно, не без важности, и, разумеется, такие зеленые юнцы, как Вовка Познер, Лева Лунц и я, не могли ему быть интересны. Но с Зощенко, Слонимским, Никитиным, Груздевым он сразу сошелся.

Вениамин Каверин (тогда еще просто Веня Зильбер) попал в круг будущих серапионов тоже, по-видимому, благодаря Замятину и Эйхенбауму. Впрочем, решающую роль здесь, конечно, сыграл Лева Лунц, хорошо знавший Веню Зильбера по университету. Каверин был ровесник Лунца и по возрасту подходил скорее к нам, младшим. Это был плотный черноволосый малый с выросшими из рукавов руками. Самолюбиво поглядывал он на всех большими глазами и держался не без заносчивости. Впрочем, я впервые увидел его на первом серапионовом собрании.

История «Серапионовых братьев» примечательна. Это, кажется, единственный в мировой истории литературный кружок, все члены которого, до одного, стали известными писателями. Но выяснилось это только впоследствии. При организации кружка даже сами участники не придавали этому событию слишком большого значения.

Первое организационное собрание «Серапионовых братьев» состоялось 1 февраля 1921 года в Доме искусств в комнате Слонимского. Членами братства были признак Илья Груздев, Михаил Зощенко, Лев Лунц, Николай Никитин, Константин Федин, Вениамин Каверин, Михаил Слонимский, Елизавета Полонская, Виктор Шкловский в Владимир Познер. Название «Серапионовы братья» предложил Каверин. Он в то время был пламенным поклонником Гофмана. Его поддержали Лунц и Груздев. Остальные отнеслись к этому названию холодно. Многие, в том числе и я, даже не знали Гофмановой книги, носящей такое название. Но Лунц объяснил, что там речь идет о собрании монахов, где каждый по очереди рассказывал какую-нибудь занимательную историю. Так как члены кружка тоже собирались по очереди читать друг другу свои произведения, название показалось подходящим. Решили каждому брату дать прозвище и тут же их изобрели. Я их забыл, как забыли их все, потому что никогда впоследствии не употребляли. Помню только, что Груздев был брат-настоятель, а Лунц — брат-летописец. Предполагалось, что Груздев будет исполнять председательские обязанности, а Лунц — секретарские. Но и это не осуществилось. На серапионовых собраниях никто не председательствовал и не велось никакого протокола. Вообще там царило полное равенство, и все организационные мероприятия совершались сообща, скопом. Припоминаю, что Познеру дали прозвище Молодой брат — как самому младшему.

В серапионовском братстве были только братья, сестер не было. Даже Елизавета Полонская считалась братом, и приняли ее именно за мужественность ее стихов. Зощенко прозвал ее «Елисавет Воробей». Однако при серапионовом братстве был, так сказать, официально установлен особый институт — серапионовы дамы. Это были девушки, которые сами ничего не писали, но присутствовали на всех серапионовских собраниях. Вот их имена: Дуся Каплан, Муся Алонкина, Зоя Гацкевич, Людмила Сазонова и Лида Харитон.

На первом собрании было решено, что все присутствовавшие перейдут друг с другом на «ты». Именно с этого дня перешел я на «ты» с Зощенко, с Никитиным, с Груздевым, с Зоей Гацкевич-Никитиной-Козаковой. Но целый ряд «ты» все-таки не осуществился, несмотря на постановление,— между многими не было подлинной близости. В 1954 году Федин встретился с Познером в Варшаве на каком-то конгрессе в защиту мира. Познер прислал ему записку, где назвал его «Костей» и обращался к нему на «ты».

— А ведь мы никогда с ним на «ты» не были!— говорил мне Федин, рассказывая об этом, и был прав. Ни Познер, ни я никогда не были с Фединым на «ты» — слишком велика была между нами разница в возрасте; в 1921 году он относился к нам обоим как к ребятам.

При основании «Серапионовых братьев» оказались, конечно, и обойденные, непринятые. Помню, как разобиделся Николай Катков, товарищ Лунца, Зощенко, Груздева и Никитина по семинару Замятина тем, что его не приняли. Вообще проникнуть к серапионам было нелегко. Они сразу же составили замкнутый круг. После основания в братство были приняты только двое — Всеволод Иванов и Николай Тихонов. Об этом я расскажу ниже.

Серапионы встречались раз в неделю в комнате у Слонимского и читали друг другу свои произведения. Помню, как Зощенко с колоссальным успехом читал свои рассказы «Виктория Казимировна» и «Рыбья самка», как Слонимский читал рассказы, которые впоследствии вошли в его книгу «Шестой стрелковый», как Лунц с неистовой пылкостью читал свою трагедию «Вне закона», как Каверин читал свои фантастические рассказы про Шваммердама, а затем повесть «Большая игра», как Федин читал отрывки из «Городов и годов». Я не в состоянии восстановить в памяти порядок этих чтений, хотя помню каждое из них в отдельности. Произведения следовали одно за другим, создавая ощущение щедрости, изобилия, наполняя всех чтецов и слушателей гордой радостью. Вообще первый год существования «Серапионовых братьев» был для них годом удивительного подъема. На глазах у нас создавалась новая литература, способная изобразить мир, никогда никем еще не изображенный. Каждое чтение казалось открытием и волновало до боли, до счастья.

Теперь, спустя десятилетия, перечитывая первые литературные попытки серапионов, трудно понять, как они воспринимались тогда. С тех пор революция была не раз изображена несравненно ярче, мощнее, прямее — в «Тихом Доне», в «Хождении по мукам», в «Разгроме», в «Чапаеве». Серапионовские произведения тех лет кажутся сейчас покрытыми коростой литературщины, манерной замятинщины. Но для тогдашних молодых литераторов, воспитываемых в грубых и тупых формалистских представлениях о внеисторической ценности литературных приемов, эта короста казалась неизбежностью. Не замечая этой коросты, мы с восторженным удивлением обнаруживали и блестки новой речи, впервые входившей в литературу, узнавали новые бытовые отношения, чувствовали все страсти своего времени, так жарко обнимавшие нас. И с каждым днем все ярче сиял нам юмор Зощенко, неповторимый, человечный, мудрый.

На первых порах все были очень дружны или казались очень дружными. Еще неравномерное распределение успехов не породило зависти и неприязни. Кроме официальных еженедельных собраний было еще множество неофициальных — фактически все встречались почти каждый вечер. Комната Слонимского превратилась как бы в постоянный штаб братства. Несколько в стороне стоял один только Виктор Шкловский — все-таки он был литератор другого поколения, начавший значительно раньше и не сливавшийся с остальными серапионовцами полностью. Да и не особенно он был, по-видимому, интересен таким серапионам, как, скажем, Никитин или Зощенко, не отличавшимся особой склонностью к теоретическим умствованиям по поводу литературы.

Был у серапионов такой обычай. Если одному из них что-нибудь в разговоре казалось особенно любопытным, он кричал:

– Моя заявка!

Это означало, что любопытное событие или меткое слово, услышанное в разговоре, мог использовать в своей литературной работе только тот, кто сделал на него заявку. В беспрерывной оживленной трескотне, не замолкавшей на первоначальных серапионовских встречах, возглас «Моя заявка!» раздавался поминутно. Иногда двое или трое одновременно выкрикивали «Моя заявка», и возникал спор. Это не означало, что все эти заявки действительно использовались. Тут скорее было кокетничанье своей силой: все, мол, могу описать, что только захочу.

И действительно, ощущение своей силы у каждого в то время было огромное. Целина лежала перед ними: новый мир, который предстояло изобразить. Они не сомневались в том, что это им удастся, и чувствовали себя могучими, как титаны.

Я присутствовал при первом посещении серапионами Горького — при том посещении, которое описал Каверин в своей статье «Горький и молодые» (Знамя. 1954. №11. 158—167).

Каверин хорошо запомнил это посещение, потому что оно было его первой встречей с Горьким. Для Федина и Слонимского встреча эта была далеко не первой. Я тоже и раньше бывал у Горького на Кронверкском. Однако это посещение ясно помню.

Каверин хорошо описал большую низкую тахту в кабинете у Горького. Тахта стояла как раз против письменного стола, и, когда Горький сидел за столом, лицо его было обращено к тахте. Мы расселись на тахте (те, кто поместились, я, например, не поместился и сел на стул справа от тахты, у окна), Горький сел за стол, и началась беседа, в которой говорил почти один только хозяин. Я не произнес, конечно, ни слова, Лунц, Федин, Груздев отваживались лишь на робкие реплики, раза два что-то промямлил Слонимский. Горький, отделенный от нас плоскостью своего большого стола, говорил долго, назидательно и однотонно.

Когда мы вошли, кроме Горького в кабинете находился еще один человек, большинству из нас, в том числе и мне, незнакомый. Он сидел на тахте — в солдатской шинели, в обмотках, в солдатских сапогах. Шапка-ушанка с белым мехом лежала у него на коленях. Лицо у него было очень широкое, круглое, с узкими глазками и носом картошкой, и я принял его за монгола. Горький познакомил нас. Это был Всеволод Иванов, недавно приехавший из Сибири и привезший свою первую книжку под названием «Рогу льки».

Беседа с того и началась, что Горький стал нам рассказывать про Всеволода Иванова. Биография Всеволода Иванова оказалась весьма причудливой — он успел побывать и циркачом, и наборщиком и повоевать на многих фронтах. Все это нам очень понравилось,— в те времена была мода на пышные, пестрые, мужественные биографии. Никитин и Слонимский, например, изо всех сил старались выдумать себе биографии попричудливей, но у них это плохо получалось. Из всех профессий Всеволоду Иванову больше всего пригодилась профессия наборщика, потому что свою первую книжку «Рогульки» он набрал сам.

Пока Горький говорил, мы маленькую книжечку эту почтительно передавали из рук в руки. В ней были совсем небольшие рассказики, написанные темно и витиевато. Горький попросил книжечку себе и, восторгаясь, прочел один из рассказиков вслух. Мы восхитились. Витиеватость в рассказике была именно та самая, какой требовал Замятин от своих студистов у себя на семинаре. Горький предложил нам подружиться со Всеволодом Ивановым. И Всеволод Иванов был мгновенно принят в Серапионово братство.

Потом Горький перешел к разбору нашего творчества. Совсем не помню, каким образом Горький узнал о «Серапионовых братьях» и познакомился с тем, что они писали. Вероятно, связь первоначально установилась через Федина и Слонимского. Разбор творчества был краткий, но очень лестный для всех. Федина, Зощенко и Лунца Горький хвалил пространнее и горячее, чем остальных, но и остальные не были забыты; даже мои стихи удостоились совсем ими не заслуженного похвального отзыва. Затем Горький перешел к тому, что всех нас тогда интересовало больше всего,— к возможности печататься, к планам издания серапионовского сборника и книг отдельных серапионов. Помню, что при этом, наряду с Госиздатом, часто поминалось имя издателя Зиновия Исаевича Гржебина. Не раз было произнесено священное слово «гонорар», восхищавшее нас не столько тем, что сулило нам деньги, сколько тем, что приобщало нас к касте настоящих профессиональных литераторов.

Существует мнение, будто между Горьким и серапионами с самого начала установились отношения учителя и учеников. Мнение это не вполне справедливо. Такие отношения установились позже, постепенно, а вначале некоторые серапионы даже не понимали литературного значения Горького. Это был результат литературного воспитания. Ценили Горького за его политическую антиэмигрантскую позицию; дорожили им как добрым, могущественным человеком, способным оказать покровительство. Но как писателя знали его мало и понимали плохо. Я из всей его прозы знал тогда только «Детство» и «В людях» — и то не сам читал, а слышал отрывки, которые отец мой любил читать вслух за обедом. Некоторое впечатление на меня произвела лишь маленькая сценка, в которой изображался приказчик, съевший на пари десять фунтов ветчины,— и то только оттого, что я, постоянно в те годы голодный, позавидовал этому приказчику. Стихи его я, как и все в Доме искусств, считал банальными и смешными. Кроме стихотворения «Васька Буслаев», которое очень любил.

Язвительное стихотворение это я тоже слышал в чтении моего отца и вместе с отцом восхищался им.

Землю разукрасил бы — как девушку,

Обнял бы ее — как невесту свою,

Поднял бы, понес ее ко господу: —

Глянь-ко ты, господи, земля-то какова,—

Сколько она Васькой изукрашена!

Ты вот ее камнем пустил в небеса,

Я ж ее сделал изумрудом дорогим!

Глянь-коты, господи, порадуйся,

Как она зелено на солнышке горит!

Дал бы я тебе ее в подарочек,

Да — накладно будет — самому дорога!

Убежден, что, скажем, Лунц и Каверин в 1921 году ценили и понимали Горького как писателя еще меньше, чем я. Лунц вообще не любил русскую прозу, он утверждал, что писать надо, как Конан Дойл, как Уэллс, как Киплинг, из русских прозаиков последних десятилетий более или менее признавал только Ремизова да Белого, и, конечно, Горький как писатель ничего не говорил его сердцу. Тогдашний Каверин, с его наивным шкловитянством, с сюжетным трюкачеством, с «остранением», с пристрастием к Гофману, еще меньше способен был понять Горького. Остальные тоже своими учителями считали Лескова, Ремизова, Белого, Бунина, Киплинга, Замятина, а никак не Горького. Учителем своим они признали Горького гораздо позже, а учились ли у него когда-нибудь действительно – не знаю.

С этого дня Всеволод Иванов стал настоящим серапионовым братом и посещал все серапионовские собрания. На ближайшем собрании в комнате Миши Слонимского он своим диковатым солдатским видом испугал серапионовых дам. Мила Сазонова, крупная, сильная, красивая девушка, шарахнулась в сторону, когда Иванов сел рядом с ней.

— Не бойтесь, я вас не потрогаю, – смущенно сказал Иванов.

Лунц, сидевший в кресле, захохотал, задрав ноги кверху, и долго еще повторял, вытирая слезы кулаками: — Не бойтесь, я вас не потрогаю.

За Всеволодом Ивановым в серапионовской среде надолго установилась репутация неуклюжего увальня, деревенщины, по правде сказать, совершенно им не заслуженная. Этот тонкий душевно человек был такой же интеллигент, как и они, и обладал всеми теми же интеллигентскими пристрастиями, предрассудками и достоинствами что и они сами. Однако его долго выдавали за какого-то особенного «человека из народа» и сочиняли про него, любя, соответствующие анекдоты.

Вот один из них.

В 1922 году серапионы чествовали в Доме искусств Мартина Андерсена-Нексе, впервые приехавшего в Советскую Россию. Присутствовал и я. Было нечто вроде банкета — без крепких напитков, разумеется. Датского языка из нас не знал никто, и разговаривать с почтенным гостем можно было только по-немецки. Естественно, разговором завладел Федин, лучше всех знавший немецкий язык. Тягаться с ним мог только Лунц, тоже недурно говоривший по-немецки. Слонимский и Никитин, покраснев от натуги, также произнесли несколько немецких фраз. Остальные были обречены на молчание. Но Всеволод Иванов тоже хотел принять участие в беседе. И, пожимая руку гостю, произнес:

— Und!

Единственное немецкое слово, которое знал.

Я не уверен, правда ли это: Сам я этого своими ушами не слышал. Но Лунц клялся, что правда.

Последним в Серапионово братство был принят Николай Семенович Тихонов. Произошло это не раньше ноября 1921 года.

На нашем горизонте Тихонов появился впервые, по–видимому, в самом конце двадцатого года. «Открыл» его Всеволод Рождественский и, «открыв», стал водить в Дом искусств.

У Всеволода Рождественского в то время было несколько особое положение — акмеист по убранству стиха, всеми корнями связанный с «Цехом поэтов», он был изгнан из «Цеха» и находился в дурных отношениях с гумилевцами. Однако лагерь будущих серапионов был ему совершенно чужд, относился к нему презрительно, насмешливо, и он, естественно, не мог прильнуть к нему. Но, не примыкая ни к одному из лагерей, он пользовался большим успехом как поэт. У него была своя собственная свита, состоявшая преимущественно из разных дам и барышень. И впервые Тихонов предстал перед нами именно как человек из свиты Рождественского.

На стихах Тихонова той зимы можно заметить влияние поэтики Рождественского.

С конца апреля по середину октября 1921 года меня не было в Петрограде, я вместе с родителями жил в Псковской губернии. Вернувшись после полугодового отсутствия, я нашел родной и знакомый мне петербургский литературный мир значительно изменившимся. За это время не стало и Блока, и Гумилева. Изменилось значение многих людей, появились новые люди.

Среди новых людей нужно назвать прежде всего Сергея Колбасьева — того морячка, которого Гумилев привез с собой из Севастополя. Я уже писал, что это был человек, издавший в Севастополе книгу стихов Гумилева «Шатер».

Теперь расскажу о нем немного больше. В течение всей гражданской войны он сражался на стороне красных, хотя происхождения он был отнюдь не пролетарского. Отец его принадлежал к старой дворянской военной семье, и Сергей Колбасьев бережно хранил медаль, полученную его предком за участие в Отечественной войне 1812 года. Мать его, Эмилия Петровна, урожденная Каруана, была итальянка из купеческой семьи, занимавшаяся вывозом хлеба через Одессу и Николаев. Она давно овдовела и находилась не то в родстве, не то в свойстве с Рейснерами, и, таким образом, Колбасьев, через знаменитую красавицу тех лет Ларису Рейснер, приходившуюся ему чем-то вроде кузины, оказался в близких отношениях с высшим командованием Красного Флота.

Это был худощавый, довольно высокий молодой человек с черными итальянскими глазами, быстро и много говоривший. Он был прост, приветлив, одержим литературой и необычайно легко сходился с людьми. Я вернулся в Петроград в октябре 1921 года, увидел его впервые и уже через неделю был с ним в самых коротких дружеских отношениях. На нем лежала тогда еще некоторая тень таинственности, – его привел в Дом искусств Гумилев перед самой своей гибелью. Колбасьев был переполнен рассказами, анекдотами, пословицами из морской жизни, и все это — то трагическое, то смешное, часто непристойное — он щедро обрушивал на восхищенных слушателей. Стихи он писал тоже только о море. Впрочем, стихи его у нас большого успеха не имели.

Его дружба с Гумилевым и сам гумилевский покрой его первых стихов открывал перед ним двери «Цеха поэтов». И действительно, Георгий Иванов, Адамович, Оцуп отнеслись к нему весьма благосклонно. Но в «Цех поэ­тов» Колбасьев не пошел. Осенью 1921 года он избрал себе нового бога вместо Гумилева и шел туда, куда вел его новый бог. Этот новый бог был Николай Тихонов.

За полгода, что меня не было в Петрограде, Тихонов стал богом не для одного только Колбасьева. Его первые баллады, вошедшие потом в его первую книгу «Орда», потрясли весь наш мирок. Между ним и Рождественским не было уже ничего общего, связь их порвалась бесповоротно.

Тихонов захватил в нашем кругу место Познера, уехавшего весной. Но баллады Тихонова с самого начала имели успех гораздо больший, чем баллады Познера. Их лохматой, неуклюжей мощью восхищались все. Георгий Иванов говорил про него сквозь зубы, что это «сильный, но необработанный талант». Но особенно восхищались им серапионы. К балладам Тихонова отнеслись они с шумным восторгом и без конца заставляли его читать их. И он читал и только басовато похохатывал, слушая их упоенные восклицания.

Колбасьев забыл Гумилева и всей душой предался Тихонову. Он повсюду ходил за ним, был с ним неразлучен и сам писал стихи теперь не как Гумилев, а как Тихонов, но только гораздо слабее. Он всей душой любил Тихонова, и Тихонов позволял ему себя любить, как полгода назад позволял любить себя Рождественскому.

В ту осень серапионы были на взлете, Тихонова тянуло к серапионам. Тяготение это было естественно, потому что тогдашнее творчество его было очень близко к тому, что делали серапионы. И в ноябре решался вопрос о приеме в братство двух новых членов — Тихонова и Колбасьева.

Происходило это почему-то не в комнатенке Миши Слонимского, а в одной из парадных комнат Дома искусств. Всех не членов братства попросили выйти. Мы вышли соседнюю комнату: я, Тихонов и Колбасьев. Ждали минут двадцать. Несомненно, за дверью происходили споры, но я о них не знаю ничего.

Потом вышел Каверин и объявил, что Тихонов принят, а Колбасьев — нет.

С тех пор в Серапионово братство не был больше принят ни один человек. Организация эта сформировалась окончательно.

Может возникнуть вопрос — сколько времени существовало Серапионово братство? Ответить на него не легко. Сборник под названием «Серапионовы братья» вышел только дважды, один раз в Петрограде, другой раз в Берлине, в 1921 и 1922 гг. Регулярные собрания с чтением друг другу своих произведений продолжались не позже, чем до 1923 года. Организационных собраний после того, на котором приняли Тихонова, больше по-видимому, не было совсем. Оставались только серапионовские «годовщины», справлявшиеся ежегодно 1 февраля. На одной такой «годовщине» десятого февраля 1931 года был и я. Происходила она на квартире у Тихонова, Зверинская, 2, и состояла в дружеской попойке. Не сомневаюсь, что только в этом заключался и смысл всех остальных «годовщин».

Однако, несмотря на это отсутствие организационных форм, «Серапионовы братья» продолжали существовать как единая, сплоченная, ни с кем не сливающаяся, очень деятельная организация по крайней мере до середины тридцатых годов.

Интерес их друг к другу как писателям слабел. Чем дольше шло время, тем больше они друг от друга литературно обособлялись. Но очень еще долго были они нужны друг другу для тех житейско-литературных битв, которые им приходилось вести.

Прежде всего это была энергичнейшая дружная борьба за возможность печататься, за овладение типографскими машинами. Все важнейшие издательские предприятия в Ленинграде двадцатых годов основывались при участии серапионов и в той или иной мере контролировались ими. Крупнейшими деятелями издательства «Прибой» были Миша Слонимский и Зоя Гацкевич — к этому времени уже Зоя Никитина, так как она вышла замуж за серапионова брата Николая Никитина. В Госиздате серапионы тоже играли немалую роль, и именно благодаря им были созданы и альманах «Ковш», и журнал «Звезда». Руководителями «Звезды» вплоть до 1941 года фактически были Слонимский и Тихонов. Но главной их цитаделью в течение долгого времени было Издательство писателей в Ленинграде. Возглавлял его Федин, наиболее влиятельными членами полновластного Редакционного Совета были Тихонов, Слонимский, Груздев, а бессменным секретарем все та же Зоя Никитина.

Единство серапионов не раз помогало им в истории их отношений с другими группами литераторов. Прежде всего это сказалось внутри так называемого «старого» Союза писателей, возглавлявшегося Федором Сологубом. Они были приняты туда нехотя и сначала заняли самое скромное положение среди разных полупочтенных старцев, чрезвычайно себя уважавших. Но за какой-нибудь год они перевернули в Союзе все и, в сущности, стали его руководством.

«Старый» Союз писателей в Ленинграде был их главной цитаделью вплоть до создания «нового» Союза после ликвидации РАПП. Они установили дружественные и деловые связи с родственными им писателями в Москве, — сначала с Пильняком и Лидиным, потом с Леоновым и, наконец, с Павленко. Годы с двадцать седьмого по тридцать второй прошли для них в напряженной борьбе с РАПП, которую они вели умело, гибко и осторожно. Никогда не идя на рожон и используя борьбу рапповских главарей между собою, они ловко отводили от себя удары и, в то время когда кругом трещали кости, отделывались пустяками. В самый разгул авербаховщины они умудрились ходить в «левых попутчиках» и в «союзниках». РАПП требовал от них «перестройки», и они охотно и изящно «перестраивались», хотя, по правде говоря, ни в какой «перестройке» не было надобности, потому что они с самого начала были прежде всего советскими писателями. И в борьбе с РАПП они оказались победителями и пережили его.

Распались «Серапионовы братья» не в один какой-нибудь день, а постепенно, по мере того как с возрастом слабели дружеские связи.

1921 год был переломным годом в жизни страны. Кончилась гражданская война, Советская власть окончательно установилась почти на всей территории бывшей российской империи. Продразверстка была заменена продналогом, произошли коренные изменения в отношениях между рабочим классом и крестьянством, городом и деревней. Контрреволюция, потерпевшая поражение на фронтах, стала прибегать к новым методам борьбы и пропаганды. Начался нэп, разрешена была частная торговля. Открылись кое-какие маленькие частные издательства.

1921 год был переломным годом и для нашего петроградского литературного круга. Во-первых, в этом году заметно изменился его состав. Умер Блок, погиб Гумилев. Георгий Иванов, Адамович, Оцуп, Одоевцева поняли, что оставаться им в Петрограде опасно, стали свертывать свою деятельность и готовиться к эмиграции. Уехал за границу Познер, появился Колбасьев. В этом году основались «Серапионовы братья», в Петроград приехал из Сибири Всеволод Иванов, прогремели первые баллады Николая Тихонова. Из Крыма возвратился в Петроград Мандельштам, из Москвы переехал в Петроград Ходасевич, и оба они сразу заняли заметные места в петроградской литературе.

Некоторые из антисоветски настроенных старых литераторов с возникновением нэпа возымели надежду, что им удастся воссоздать в Советской России антисоветскую печать. В журнальчике Волковысского и Харитона «Вестник Дома Литераторов» была помещена любопытная заметка, подписанная Петром Губером, бывшим сотрудником «Речи». Чтобы привлечь внимание к этой заметке, ее оттиснули на полосе вверх ногами, перевернутой. Озаглавлена была эта заметка «нэп и неп». В заметке объяснялось, что нэп — это Новая Экономическая Политика, а неп — независимая печать, и высказывалось упование, что вместе с нэпом придет и неп. Как известно, этому упованию не суждено было сбыться. Напротив, антисоветски настроенные литераторы с 1921 года сильно поутихли, и зато заметную роль в литературной жизни Петрограда стали играть пролеткультовцы: Садофьев, Кириллов, Панфилов.

Трехлетие 1918—1920 и семилетие 1922-1928 – это две весьма разные эпохи в жизни страны и в жизни литературы. В 1921 году были перемешаны черты обеих эпох, и потому он особняком стоит в памяти. Все ощущали тогда, что происходит перемена, и потому это был год всеобщих опасений и надежд. И конечно, никто не мог тогда предвидеть, каким из этих опасений и надежд суждено сбыться, а какие останутся втуне.

Примечания:
1. «Россия во мгле».— Сост.

В Астрахани активно развивается творческая студия для женщин

Художница из Астрахани Галина Зотеева два года развивает творческую студию, где проводит мастер-классы по живописи. Она собирает группу креативных и ярких женщин, которые постоянно учатся новому.

Татьяна Корнеева любила писать картины в школьные годы. Рассказывает, уже во взрослом возрасте перестала уделять внимание творчеству − работа, дом, семья. Впрочем, как у большинства из нас. Два года назад узнала про творческую студию Галины Зотеевой, причём это не просто кружок по рисованию. Здесь собираются женщины, чтобы наполниться энергией красоты и найти вдохновение.

«Я пришла ради уважения к этому человеку. И потом, когда я увидела, что у меня получается то, что я могу делать. Именно в таком сообществе позитивных и креативных женщин, где у нас очень хорошее общение, мы сами делаем себе настроение и получаем удовольствие от того, что мы делаем», − делится Татьяна Корнеева.

Если Татьяна Корнеева здесь с самого начала развития арт-студии, то Елена Коновалова пришла на мастер-класс по живописи впервые. Говорит, это отличный способ зарядиться после рабочего дня, избавиться от плохих мыслей в голове, да и просто завести новые знакомства и провести время с пользой.
«Отключаешься от всего мира, приносит большое удовольствие, расслабляет. Очень приятно находиться в этом коллективе, очень приятный педагог», − говорит Елена Коновалова.

Сама же основательница творческой мастерской Галина Зотеева прошла обучение по арт-терапии. И для неё искусство не просто хобби, а дело всей жизни. По её словам, абсолютно неважно умение рисовать. И больше души именно в тех работах, которые написаны непрофессионально. Ведь здесь учат не только живописи, но и поиску себя и своих интересов.
«Я абсолютно верю в то, что в каждом человеке есть талант творчества. И этому надо дать возможность. Вот эта наша площадка, наш проект − это возможность раскрыть в себе этот талант, потому что дома нужно купить краски, мольберт, холсты, а здесь у нас всё готово. Вот вам мольберт, вот стол. Самое главное, что здесь все единомышленники, потому что группа − это ещё атмосфера», − отмечает Галина Зотеева.

Культурный четверг − так называется день, когда Галина Зотеева собирает группу. У каждого после занятий собирается целая домашняя галерея из полотен. Кто-то их коллекционирует, а кто-то с любовью написанное произведение дарит друзьям и близким. Кстати, скоро подобных культурных дней в студии станет больше − художница планирует добавить в расписание студии занятия не только по живописи, но и другим видам искусства.

Театральная студия «Чайка» на ВДНХ

Театральная студия для подростков от 10 до 17 лет.

Что делать, если ребенок увлекся театром и хочет больше узнать о нем? Присоединиться к урокам по актерскому мастерству, которые проходят в Доме культуры ВДНХ.

Программа обучения включает:

  • Актерское мастерство — занимаемся активными профессиональными тренингами на развитие воображения и внимания, учимся «видеть и слышать» партнера, взаимодействовать с ним, наблюдать и перевоплощаться.Анализируем персонажей (характеры, поступки, психологию) в литературе и жизни. Делаем творческие акции и конечно, создаем и играем спектакли.
  • Сценическое движение и танец — развиваем свободу движения, чувство ритма, координацию и пластичность. Танцуем под любую музыку и без нее, снимаем телесные зажимы и учимся управлять своим телом.
  • Сценическая речь — учимся правильно дышать и красиво звучать, делаем гимнастику Стрельниковой, работаем над силой голоса и выразительностью речи, совершенствуем артикуляционный аппарат.
  • Музыка в театре — поем и слушаем музыку, знакомимся с различными музыкальными инструментами и делаем их сами из всего, что может издавать звук. Разбираемся со стилями исполнения, жанрами и пробуем себя в них.

Читать дальше

Педагоги школы:

  • Юрий Тарасенко (образование ВГИК (2010-2014), актерский факультет, Мастерская Ясуловича, с 2014 г. артист МТЮЗ, с 2018 г. — музыкальная группа «Черное море», гитара, бэк-вокал).

  • Александр Кононец (образование: ВГИК (2010-2014), актерский факультет, мастерская Ясуловича, в 2014-2018 гг. артист БДТ им.Товстоногова, с 2018 г. куратор направления «театр» в школе «ОМ», к/к «Тряпичный союз», «14+», «Легенда о Коловрате»).

  • Алексей Паничев (образование: Театральный институт им. Б.Щукина, с 2009 г. артист Александринского театра, с 2011 г. артист «ARCADIA-театра»).

  • Александра Титова (образование: ТИ им. Щукина (2007-2011), актерский факультет, киноакадемия Н.С. Михалкова (2017-2018), магистратура ТИ им.Бориса Щукина (2016-2018), в 2011-2013 гг. актриса театра им. Вахтангова, с 2018 г. актриса театра киноактера, с  2018 г. актриса театра «Мастерская Петра Фоменко», с 2019 г. педагог-стажер в ТИ им. Бориса Щукина.

  • Елизавета Кузьмина (образование: СПБГАТИ (РГИСИ) (2007-2012), актерский факультет, мастерская Черкасского, с 2012 г. актриса Театра Комедии им. Акимова, с 2012 г. вокалистка музыкальной группы «Сестра Петра», с 2015 г. старший преподаватель актерского мастерства в РГИСИ).

Дизайн интерьера большой квартиры (домов)

Дизайн интерьера больших квартир в Москве

Элитные проекты

Дизайн интерьера квартиры, по-настоящему отражающий образ жизни её хозяев, позволяет обеспечить не только приятное, но и комфортное проживание. Любой человек хочет чувствовать себя легко и свободно в своём доме, а потому ни одна деталь там не должна нервировать или вызывать отторжение. Чтобы добиться гармонии в стиле внутреннего убранства дома, наилучшим решением станет заказать дизайн интерьера квартиры у профессионалов. Студия Style Home предлагает широчайший спектр услуг, позволяющих преобразить жильё так, чтобы оно на сто процентов соответствовало внутреннему самоощущению владельца, его нуждам и желаниям.
За нашими плечами множество проектов коттеджей и квартир в Москве, специалисты Style Home не только невероятно творческие, но также надёжные и знающие своё дело люди: масса ярких, интересных, не похожих друг на друга проектов тому подтверждение. Заказать дизайн интерьера квартиры в Москве можно на нашем сайте, оставив заявку. Мы обязательно перезвоним, чтобы подробнее рассказать об услугах, согласовать тонкости и более детально узнать, какой же должна быть квартира вашей мечты.

Разработка дизайна интерьера большой квартиры — это огромное полотно для разнообразных творческих решений, такое жильё можно обустроить практично и изысканно. Однако речь идёт не только о четырёх- и пятикомнатных квартирах, дизайн большой однокомнатной квартиры или квартиры-студии также может быть невероятно стильным и эффектным. Работа дизайнеров с большими площадями заключается в грамотном распределении на функциональные зоны, оформлении переходов между ними и выдержке основного концепта, прослеживающегося в сочетании цветов или деталях декора. Каждый элемент интерьера в таком случае будет играть собственную роль и не затеряется в обширном пространстве, а подчеркнёт отдельную сторону проекта. Большую комнату (будь то кухня, гостиная или даже коридор) можно оформить в любом стиле, ведь мы не ограничены площадью, и перегрузить декором или цветовой палитрой интерьер практически невозможно. Разработать современный дизайн большой квартиры в стиле хай-тек, ар-деко, неоклассика или любом другом по силам специалистам дизайн-студии Style Home. Ремонтные и отделочные работы или разработка дизайн-проекта для большой квартиры не будут изнуряющими, если вы обратитесь к настоящим профессионалам. Фото дизайн-проектов больших квартир в Москве, работ наших дизайнеров, вы можете изучить на нашем сайте.


дизайн-проекты квартир

Дизайн интерьера больших домов

Элитные проекты

Уникальный дизайн-проект большого дома — прекрасный способ выделиться на фоне однотипных соседних построек и подчеркнуть собственный имидж. Стильная облицовка, панорамное остекление или оригинально оформленные порталы несомненно притягивают взгляды и вызывают восхищение, если проработаны опытным дизайнером. Но эффектный фасад при этом должен обязательно сочетаться с дизайном интерьера большого дома. Ведь внутреннее убранство жилья многое говорит о характере и принципах его хозяина. Оформление комнат в выбранных вами палитре и стиле, декорирование пространства колоннами или арками, приобретение эксклюзивной мебели — множество способов сделать загородный дом жилищем вашей мечты. Но главной задачей современного дизайна большого дома является, конечно, создание уюта и комфорта.
Нередко, взявшись за обновление интерьера загородного деревянного дома, владелец может обнаружить, что переделки требует и участок: терраса, теплица, беседка или другие сооружения вне дома. Наилучшим вариантом будет проводить ремонт одновременно всех построек, чтобы сохранить единство стиля.
Заказать дизайн интерьера большого дома в Москве вы можете у студии Style Home, а фото выполненных проектов можно найти в нашем портфолио.


дизайн-проекты домов

Дом и студия | Дом Поллока-Краснера и учебный центр

Дом и студия

Имущество является Национальная историческая достопримечательность, федеральное обозначение, которое признает его значение как одного из самых важные памятники культуры. Он также является членом Программа «Дома и студии исторических художников».

Дом
Построенный в 1879 году, дом типичен для крестьянских и рыбацких домов XIX века. в Спрингсе, деревушке в городе Ист-Хэмптон.Поллок и Краснер внесли множество изменений в здание после переезда туда. Он содержит всю мебель и артефакты которые находились в доме на момент смерти Краснера в 1984 году, некоторые из которых были там при жизни Поллока, включая его фонограф, его коллекцию джазовых пластинок, и личная библиотека художников. Оригинальная картина Поллока конца 1930-х годов. Композиция с Красной аркой и лошадьми, и гравюры обоих художников представлены на выставке.В доме также есть сменные выставки. произведений искусства, связанных с миссией Учебного центра.

Студия
Первоначально построенный для хранения рыболовных принадлежностей, небольшой сарай когда-то стоял прямо за дом, где он закрывал вид на Аккабонак-Крик. Поллок переместил его раньше преобразовав его в свою студию. В этом скромном здании, без отопления и искусственного света, он написал свои самые известные литые картины.Он предпочитал класть холст на пол и обойдите его, нанося жидкую краску со всех четырех сторон в процессе спонтанное творчество.

Пол студии покрыт свидетельством этого необычного процесса. Он документирует эволюция «Осенний ритм», «Конвергенция», «Голубые полюса» и многие другие его шедевры, написанные между 1946 и 1952 годами, после чего здание было утеплено. Во время этого ремонта пол был покрыт новым поверхность, которая защищала цвета и жесты, выплеснувшиеся за края его полотна. Это покрытие было снято в 1987–1988 годах, что свидетельствует о том, что Поллок самые продуктивные и инновационные годы.

После смерти Поллока в 1956 году Краснер начал пользоваться амбарной студией и работал там. на всю оставшуюся жизнь.Она предпочитала прикреплять холсты к стенам, где живые жесты и яркие цвета, найденные в ее выразительных абстракциях, в том числе Гея, Портрет в зеленом  и Память о любви, все еще видны. Выставка фотографий и текстовых панелей описывает творческий путь обоих художников. жизни и карьеры, их инструменты и материалы выставлены на обозрение.

 

 

Томас П.

Здание студии дизайна Мерфи | Школа архитектуры

Здание дизайн-студии Томаса П. Мерфи победило в номинации «Здание года»
(Конкурс 2018 года спонсировался престижной архитектурной группой World-Architects).

Недавно открывшееся здание студии дизайна Томаса П. Мерфи, ультрасовременное здание Школы архитектуры Университета Майами, спроектированное Arquitectonica и построенное Coastal Construction, получило звание «Здание 2018 года» по версии журнала Coastal Construction. World-Architects, престижная всемирная сеть архитекторов и профессионалов в области строительства.

Здание, которое привлекло большое внимание средств массовой информации с момента его завершения, превзошло 42 других здания в Соединенных Штатах и ​​будет представлено на веб-сайте World-Architects и в информационном бюллетене за февраль.

«Восторженный прием во всем мире является большим подтверждением огромных усилий и заботы, вложенных в проект всеми — университетом, донорами , архитекторами и строителями», — сказал декан Школы архитектуры Родольф «Руди» Эль-Хури. .«Мы были взволнованы, увидев здание в списке 43 номинантов; узнать сейчас, что оно действительно получило высшую награду «Здание года», просто удивительно. Это громко и ясно говорит о том, что в U мы делаем это. правильно!»

Том Мерфи-младший, председатель и главный исполнительный директор Coastal Construction, который был главным донором студии, названной в память о его отце, был в восторге от этой награды. «Мой отец был моим наставником и лучшим другом. Он научил меня важности семьи, и ценности, которые у меня есть, являются результатом наблюдения за тем, как он подает пример.В этом году я отмечаю свой 50-й -й год в бизнесе, и я не могу придумать более подходящей дани, чем увидеть это здание в его честь, признанное зданием года в США в 2018 году», — сказал Мерфи-младший      

ПОДРОБНЕЕ >>

ОБЗОР ЦЕРЕМОНИИ ПОСВЯЩЕНИЯ >>


Здание дизайн-студии Томаса П. Мерфи, названное Томом П. Мерфи-младшим, президентом, основателем и главным исполнительным директором Coastal Construction, в память об его отце, сертифицировано LEED и включает в себя студии, рассчитанные примерно на 120 студентов. Он включает в себя ультрасовременную производственную лабораторию и современные рабочие станции, предназначенные для обеспечения передового цифрового производства. Гостиная, компьютерный класс, помещения для презентаций, обзорные площадки и офисы являются дополнительными удобствами. Объект занимает около 20 000 квадратных футов, включая крытые и открытые площадки для жюри, где студенты представляют свои окончательные проекты перед уважаемыми коллегами и преподавателями.

Конструкция из бетона и стекла проста и элегантна, но имеет открытые механические и электрические внутренние элементы, чтобы служить обучающим опытом для студентов.Бесшовные окна от пола до потолка изготовлены с использованием самых передовых стекольных технологий. В интерьере используются минимальные опорные конструкции, что обеспечивает максимально гибкую расстановку мебели и готовит учащихся к современным рабочим пространствам для совместной работы. Индивидуальные высокотехнологичные архитектурные окна производятся компанией Tecnoglass Inc.  

.

Доноры, позволившие завершить строительство здания, включают Arquitectonica Foundation, Tecnoglass, Winnie & Larry Kearns, B. Arch ’85, и Rolando Llanes, B.Арка 83 года. Анонимный донор позволил приобрести оборудование для производственной лаборатории.

Подробнее: Инновационная архитектура облегчает практическое обучение , News @TheU

Об архитекторе:
Фонд Arquitectonica был основан 38 лет назад Бернардо Форт-Брешиа и Лауриндой Спир, двумя ведущими архитекторами нового поколения. Сегодня их практика охватывает весь мир, с проектами в 54 странах на пяти континентах.В Arquitectonica работают 800 архитекторов, ландшафтных архитекторов, проектировщиков, дизайнеров интерьеров и промышленных дизайнеров в десяти студиях по всему миру. Его работа получила широкое признание благодаря публикациям и выставкам, а в список его клиентов входят лидеры как государственного, так и частного секторов.

Для получения информации о возможностях присвоения имен в здании Murphy Design Studio Building обращайтесь к Карине Альварес по телефону 305-284-5841.

Фото Шерил Стиффел, Майами в фокусе

Визуализация Arquitectonica

Создание функциональной планировки студии

Маленькое пространство не значит маленькие идеи! В отличие от традиционной квартиры с несколькими выделенными пространствами, студия предлагает уникальные дизайнерские возможности благодаря автономному плану этажа.По определению, квартира-студия состоит из одной комнаты и ванной комнаты. Единственная комната в квартире должна функционировать как кухня, гостиная и спальня, что может быть пугающим для людей с большим количеством мебели. Но не нервничайте!

Независимо от того, переезжаете ли вы в квартиру-студию в первый раз или просто переезжаете из одной многоквартирной квартиры-студии в другую, одно можно сказать наверняка — максимально использовать пространство крайне важно! Небольшая площадь квартиры-студии создает бесконечные возможности для творчества. Есть несколько приемов для создания планировки студии, совместимой с вашими потребностями, вещами и образом жизни.

Преимущества крошечных однокомнатных квартир

Аренда однокомнатной квартиры имеет несколько преимуществ. Эти апартаменты не только более доступны по цене, чем типичные апартаменты с одной или двумя спальнями, но и требуют меньше мебели! Это огромно, если вы снимаете квартиру впервые, потому что вам не придется тратить руку и ногу, чтобы ваше новое пространство чувствовало себя как дома.

Еще одним неожиданным преимуществом квартиры-студии является минимальная уборка.Меньше поверхностей, которые нужно протирать, и меньше укромных уголков, которые нужно пропылесосить. Кроме того, когда пространство ограничено, у вас есть место только для того, что действительно важно! У вас будет меньше шансов накопить хлам в ящиках или беспорядок на столешнице, если это место необходимо для других предметов. Попробуйте творческие советы по организации, чтобы создать функциональную квартиру-студию и убедитесь, что у каждого предмета в вашем доме есть цель и место!

6 способов создать функциональную планировку квартиры-студии

1.

Выберите кушетку или футон

Если вам не хватает места в планировке студии, вам нужно убедиться, что каждый предмет мебели функционален. Подумайте о том, чтобы приобрести кровать, которую можно использовать в качестве дивана в течение дня, например, кушетку или футон. Этот декоративный лайфхак создает дополнительные возможности для сидения, когда вы принимаете гостей в своей квартире, и делает ваше жилое пространство более функциональным.

В качестве альтернативы вы можете поставить уже имеющуюся у вас кровать к стене и добавить большие декоративные подушки. Это создаст кушетку, похожую на кушетку.Небольшая планировка студийной мебели может улучшить или разрушить функциональность вашей крошечной студии — так что сделайте свой выбор максимально эффективным!

2. Установка стеллажей

Крошечная однокомнатная квартира дает прекрасную возможность поэкспериментировать с уникальными стеллажами. Доступны не только стильные варианты стеллажей разных размеров, форм и дизайнов, но вы можете использовать их для украшения простых стен, создавая дополнительное пространство для хранения. На вашу кухню можно добавить изготовленные на заказ деревянные или современные стеллажи для хранения специй и поваренных книг.Или вы можете использовать их в жилом пространстве, чтобы создать красивые дома для не требующих особого ухода растений, свечей или других уютных предметов.

Стеллаж — прекрасный способ получить больше места в вашей квартире, особенно если у вас нет свободного места на полу. Просто убедитесь, что ваш выбор украшения не будет стоить вам залога!

3. Оформите пространство с помощью штор

Большая площадь студийной планировки предоставляет многочисленные возможности для разделения и определения вашего пространства.Один из простых способов отличить спальню или гостиную от остального пространства студии — найти любимые шторы и повесить их на потолок. Вы можете легко и быстро создать отдельную спальную зону или, точнее, рабочее пространство в своей студии.

4. Добавьте книжные полки

Если вы не хотите устанавливать шторы, рассмотрите возможность добавления книжных полок, чтобы разбить пространство и выделить разные «комнаты». Крошечные квартиры-студии, как правило, открытые, но вы можете легко отделить одно пространство от другого с помощью высокой книжной полки, оформленной по вашему вкусу.Бонус: дополнительное место для хранения!

5. Используйте свои углы

Когда дело доходит до планировки небольших студий, углы имеют решающее значение! Воспользуйтесь преимуществами этих часто неиспользуемых пространств. Любой может создать эффективный, очаровательный уголок, заложив несколько долларов и немного творчества. Уголки для чтения, угловые диваны или книжные полки, тумбочки, лампы и т. д. — прекрасные способы использовать угловые пространства.

6. Удвойте!

В небольшом пространстве все, что вы добавляете, должно иметь цель — в идеале большинство предметов должно быть достаточно универсальным, чтобы их можно было использовать по-разному.Например, не соглашайтесь на среднюю кровать. Найдите шкаф с местом для хранения постельного белья, дополнительной одежды или праздничного декора. Вместо того, чтобы выбирать журнальный и обеденный столы, выберите один стол, который может покрыть и то, и другое. Не забивайте кухню тысячей разных ножей, кастрюль и сковородок. Инвестируйте в несколько хороших, надежных вещей, которые служат нескольким целям.

Выберите шикарную квартиру-студию в компании Southern Management

Функциональные квартиры-студии — это не просто уменьшенные версии апартаментов с одной спальней.Это возможность сэкономить деньги и создать уникальный дом. Если один из наших многоквартирных домов привлечет ваше внимание, посетите одно из наших мероприятий, посвященных открытым домам, чтобы ознакомиться с планировками наших студий.

Если у вас есть вопросы, не стесняйтесь обращаться! Мы хотели бы рассказать вам о том, что отличает Southern Management от других, и обсудить наличие, цены и краткосрочную аренду квартир-студий. Свяжитесь с нами сегодня!

Примеры плана квартиры-студии

Поскольку квартиры-студии имеют такой небольшой размер, они лучше всего подходят для одного человека или пары. Тесные помещения и отсутствие уединения обычно слишком много для двух соседей по комнате. При этом квартира-студия может быть разумным вариантом для студентов, которые привыкли к компактным жилым помещениям.

Типовые планы этажей и планировки

План квартиры-студии часто оформляется в виде простого прямоугольника. Еще один отличный вариант — Г-образная форма со спальней на одной стороне, которая обеспечивает небольшое отделение от гостиной и кухни. Оттуда макеты могут варьироваться.

В некоторых планировках квартир-студий предусмотрено место для установки стиральной машины и сушилки, возможно, в шкафу, ванной или даже на кухне. У других может быть шкаф для пальто или белья. Для максимального хранения ищите план этажа с гардеробной рядом с местом, где вы разместите кровать.

Для кухни важно, чтобы каждый кусочек пространства имел значение, поэтому ищите верхние и нижние шкафы для хранения. Кроме того, обратите внимание, есть ли рядом с кухней место для небольшого обеденного стола, который также может выполнять двойную функцию в качестве письменного стола или рабочего места. Поскольку кровать будет находиться в той же комнате, что и кухня, одной из самых важных вещей, которую следует учитывать, является бесшумная техника, особенно если вы чутко спите. Кто хочет слышать ночью холодильник, льдогенератор или посудомоечную машину?

В ванной комнате умывальник со шкафчиками и зеркальный шкафчик с лекарствами помогут вам наилучшим образом использовать пространство. Размер ванной комнаты и такие удобства, как душевая кабина или ванна, будут различаться в зависимости от планировки студии.

Поскольку места в студии будет мало, вам стоит поэкспериментировать с расстановкой мебели, чтобы убедиться, что вы сможете разместить ключевые элементы в этой зоне.Большие окна от пола до потолка или зеркала могут сделать комнату более просторной. При этом, если вам нравится темная комната, убедитесь, что вы можете найти оконные шторы, которые блокируют свет по утрам.

Идеи дизайна квартиры-студии

Когда несколько «комнат» объединены в одну, приятно иметь определенные пространства, и одна из наших любимых идей — использовать коврики для определения пространства. Выберите напольный коврик для «гостиной» и поставьте на него диван и журнальный столик. Или используйте ковер, чтобы обозначить спальню.

Еще один способ разграничить различные пространства — повесить занавески на стену вокруг кровати. Или используйте книжную полку или простую складную перегородку, чтобы выделить зону гостиной и спальни

.

Обязательно выбирайте мебель, которая может выполнять двойную функцию. Например, кровать-платформа с выдвижными ящиками внизу, скамья у входа с ящиками для обуви или сумок, даже журнальный столик, который можно превратить в обеденный. Вы поняли идею!

Если вы хотите спрятать свою кровать днем, обратите внимание на современные откидные кровати или рассмотрите кровать-чердак со столом, местом для хранения вещей или местом для чтения внизу.

Приложив немного усилий и творчества, вы можете создать уютную и комфортную квартиру-студию.

3 плана планировки квартир-студий, подходящих для помещений любого размера

Поиск идеального плана этажа для любой комнаты в вашем доме сам по себе является загадкой, но проектирование планировки квартиры-студии сопряжено с определенным набором проблем. Что вы делаете, когда с вашей кровати открывается великолепный вид на вашу плиту? Что, если во всей вашей квартире есть только один крошечный шкаф для всех ваших потребностей? Как устраивать званые обеды (в конце концов, они не всегда будут виртуальными), если единственной поверхностью для приема пищи является журнальный столик, а гости должны сидеть на вашей кровати? С такими проблемами сталкиваются многие горожане.Часто отсутствует разграничение между гостиной, столовой, зоной для приготовления пищи и спальней.

Если кто-то особенно хорошо подходит для решения таких проблем с небольшим пространством, так это нью-йоркские дизайнеры интерьеров. Пожив в собственных студиях, они не понаслышке знают решения, которые сделают ограниченные квадратные метры более просторными, сбалансированными и функциональными. Мы попросили троих из них поделиться своими лучшими советами по созданию окончательного плана планировки квартиры-студии — вот что они сказали.

Если у вас менее 400 квадратных футов Предоставлено Патриком Макгратом Фотография TATLER. COM

Пару лет назад у дизайнера интерьеров Патрика Макграта появилась самая особенная клиентка: его сестра Элль. Он уже жил в одном и том же нью-йоркском здании на нижней Пятой авеню недалеко от Вашингтон-сквер со своим парнем, архитектором Рейнальдо Леандро из Ashe + Leandro, и хорошо знал каждый изгиб и угол. Поэтому он отказался от свода правил, который часто советует урезать пространство, в пользу черного цветочного ковра Билла Бласса, который служил отправной точкой для всего пространства.Затем он соединил его с диваном с леопардовым принтом.

Поскольку его сестра любит развлекаться, МакГрат сохранил простую планировку с большим количеством места, чтобы она могла устраивать неформальные вечеринки с друзьями, отделив кухню от основного жилого помещения. Самой большой проблемой квартиры было ограниченное пространство в шкафу.

Три совета Макграта для идеальной планировки

Иллюстрация Phuong Nguyen Фотография YAHOO

Секция вне зоны приготовления пищи Студия чувствует себя намного лучше, когда есть отдельная кухня — никто не хочет лежать в постели и пялиться на посудомоечную машину. Если это невозможно, замените стандартный холодильник на встроенный вариант и обновите оборудование и технику.

Заставьте свою мебель работать сверхурочно Каждый предмет должен выполнять двойную функцию в студии. Убедитесь, что он выглядит стильно, удобно и универсально.

Создание комнат в комнате Важно создать отдельные зоны внутри пространств, чтобы придать каждому углу свою уникальную индивидуальность.

Если у вас около 500 квадратных футов ФОТОГРАФИЯ REID ROLLS Фотография TEPG.СЭ

Когда Дэн Маццарини из BHDM Design купил свою студию площадью 480 квадратных футов в манхэттенском районе Гринвич-Виллидж у своего 95-летнего соседа, она не ремонтировалась более 40 лет. «Ванная и туалет были очень узкими, поэтому я увеличил их на два фута, — объясняет он. «Я передвинул входную дверь так, чтобы она находилась на одной оси с окнами, чтобы на кухню и в ванную было больше света, и открыл потолки, потому что половина пространства уменьшилась до восьми футов».

В результате получилась залитая светом студия с высокими потолками — чистый холст, на котором дизайнер может творить свое волшебство.Он использовал новообретенную высоту потолка, чтобы создать дополнительные полки для хранения и создать галерею для своих самых ценных произведений искусства. Теперь это открытое и просторное пространство, Mazzarini может даже устраивать вечеринки до 80 человек.

Три совета Мазарини для идеальной планировки

Иллюстрация Phuong Nguyen Фотография DRAFTHOUSE.COM

Включает тонны организационных приспособлений Убедитесь, что у вас достаточно места для хранения. Я предпочитаю делать это вертикально, чтобы использовать укромные уголки и закоулки.Закрытые места хранения (такие как шкафы и ящики) также предпочтительнее, так что вы можете быть немного грязнее.

Подумайте, как вы будете использовать пространство Люблю развлекаться, но редко ужинаю дома, поэтому обеденный стол мне был не нужен. Вместо этого я передвигаю свой телевизор на вечеринки и превращаю комод в барную стойку. Избавьтесь от мебели, которой вы не будете пользоваться.

Слой для образа Маленькие дома все еще могут быть теплыми и уютными. Разнообразные текстуры кожи, дерева, гипса и шерсти (или многослойные рисунки и украшения) могут рассказать вашу историю и согреть ваше пространство.Только не переусердствуйте (т. е. не будьте мисс Хэвишем).

Если у вас более 700 квадратных футов Предоставлено Джесс Блумберг Фотография PINTEREST

Иногда планировка квартиры-студии – это скорее осознанный выбор, чем препятствие, которое необходимо преодолеть. В своем ярком бруклинском лофте дизайнер Джесс Блумберг из Dale Blumberg Interiors хотела сфокусировать внимание на потрясающих видах, одновременно максимизируя функциональность своего большого (но открытого) пространства. «Самая большая проблема заключалась в том, чтобы убедиться, что столовая, гостиная и спальная зоны достаточно отделены друг от друга без каких-либо реальных стен, очерчивающих их», — говорит она. «Я хотел обеспечить беспрепятственный поток от входной двери к большой оконной стене, из которой открывается потрясающий вид на южный Бруклин».

Поскольку передняя часть квартиры построена на приподнятой платформе, это было очевидное место для столовой. Спальня, которая должна была быть в более незаметном месте, спрятана между открытой балкой и большими окнами.

Три совета Блумберга по созданию идеального макета

Иллюстрация Phuong Nguyen Фотография YAHOO

Выделите свои архитектурные детали Одна из моих любимых частей квартиры, которая находится в переоборудованном офисном здании, — это большая открытая паровая труба, разбрызгиватели и опорные колонны.Паровая труба по коду города окрашена в желтый цвет. Я решил подложить под нее большую старинную карту Западной Африки, чтобы убрать желтый цвет и сделать его более естественным.

Будь проще Иногда все, что вам нужно, чтобы ваша кровать чувствовалась отделенной от остального жилого пространства, — это пара растений среднего размера вместо большого книжного шкафа или парящей стены, которая может мешать обзору или делать пространство более закрытым.

Ограничьте свою цветовую палитру Используйте ограниченную цветовую схему и похожие материалы, чтобы связать все пространство воедино.Я сохранил нейтральную палитру белых, серых и черных цветов, а также расставил точки теплых древесных тонов повсюду.

Узнайте больше о наших любимых трюках с маленьким пространством: Этот дизайнер интерьеров устраивает вечеринки для 80 человек в своей студии площадью 480 квадратных футов Эта миниатюрная розовая ванная комната доказывает, что размер не имеет значения Эта холостяцкая подушка, вдохновленная серфингом, — мастер-класс по индивидуальному ремонту

Здание студии / Акустика — Gearspace.com

Измерение акустики помещения вступление Программное обеспечение для акустических измерений достойного качества стало очень доступным.Это привело ко многим…

ДанДан
ответов: 248 просмотров: 390 562 Джейсон Фой 4 недели назад

Если вы ищете самый быстрый способ начать работу, я предлагаю проверить 1c, 2b и 2a. Они кратко и просто охватывают…

Тореа
ответы: 84 просмотров: 364 200 Эль-Буррито 8 октября 2021 г.

За последние несколько месяцев я получил ряд запросов от пользователей форума относительно создания списка прикрепленных сообщений…

на север
ответов: 3 просмотров: 24 740 на север 29 декабря 2019 г.

Всем привет. Это моя первая тема на этом форуме… 😆 Поскольку мы почти ежедневно видим сообщения с графиками из…

Йенс Эклунд
ответы: 214 просмотров: 147 009 Йенс Эклунд 26 апреля 2019 г.

Я работал над дизайном своей студии и пришел к этому.Первоначальный тред назывался «Сколько места…

«. Нэтховен
ответов: 208 просмотров: 295 545 Храм Света 22 февраля 2017 г.

Здравствуйте, У меня есть шестифутовый звукопоглотитель, который я построил. Он весит 23 фунта. Я думал повесить его внутри…

Gearstudent
ответов: 2 просмотров: 19 бушмен 9 минут назад

, как следует из названия, Я хочу знать, какой вариант лучше для моей студии, В настоящее время у меня довольно ужасный холлокор…

карандашэкстремист
ответы: 57 просмотров: 1915 карандашэкстремист 1 час назад

Я рассматриваю возможность перепрофилировать маленькую кладовку в подвале под будку для гитарного усилителя. Пытаясь определить, что…

шум
ответов: 1 просмотров: 498 музыкальное пространство 2 часа назад

Привет всем, я тут какое-то время скрывался и получил большую пользу от некоторых разговоров здесь.Я недавно начал…

Беннитухэтс
ответов: 15 просмотров: 601 ТомСлибус 3 часа назад

Просматривал эту статью и нашел цитату Уэса Лашота: «Но часто люди читают в Интернете, что вы должны использовать два. ..

sirjuxtable
ответы: 32 просмотров: 1274 всепрод 4 часа назад

Привет всем, Во-первых, спасибо всем, кто нашел время, чтобы прочитать это! В настоящее время я нахожусь в длительном процессе проектирования…

Данаксус
ответов: 6 просмотров: 192 Данаксус 10 часов назад

Я хотел бы переоборудовать наш гараж на одну машину в маленькую студию, в основном используемую для редактирования звука и микширования…

звездопад23
ответы: 51 просмотров: 1227 звездопад23 12 часов назад

Привет всем Я изо всех сил пытаюсь получить свой компьютерный монитор (который на данный момент является 27-дюймовым iMac, но будет чем-то другим…

Мистер Харрисон
ответов: 2 просмотров: 183 КанадаSC1 14 часов назад

Эй, Через 6 месяцев я перееду во Францию ​​и буду строить новую студию. Цель по сути освоить (мои…

лофофора
ответов: 15 просмотров: 484 аваре 19 часов назад

Потерпите меня, поскольку я приступил к этому, имея лишь элементарное представление об уборке помещений. Я искал решения…

Г-н и
ответов: 4 просмотров: 120 Г-н и 19 часов назад

Существует ли такое понятие, как идеальное соотношение комнат? Изменяется ли идеальное соотношение с объемом пространства? Мы измеряем…

Карл Фриланд
ответы: 24 просмотров: 612 ОпусТроллей 20 часов назад

Стремясь быть более осторожным с выходом твердых частиц из стекловолокна или минеральной ваты, басовые ловушки, какие покрытия…

моросить
ответов: 5 просмотров: 277 Г-н и 1 день назад

Заранее спасибо за любую помощь. За последний год я сделал кучу изменений, включая новые мониторы. В комнате звучит неплохо…

NL5
ответов: 14 просмотров: 584 NL5 1 день назад

Боб Ходас упоминает в конце этого видео, что дека имеет мембранный эффект, и если я правильно помню, то…

Кайл П. Гушу
ответов: 15 просмотров: 725 Кайл П. Гушу 2 дня назад

Привет всем, Все еще на стадии планирования. Это пространство в моем доме. Под лестницей кладовая/кладовка со сводчатым потолком…

Камакози
ответов: 6 просмотров: 313 Камакози 2 дня назад

Эй, очень-очень долго скрывающийся в первый раз постер Я, наконец, на том этапе, когда я могу вложить немного денег в лечение…

Нишип
ответов: 13 просмотров: 652 Кайл П. Гушу 2 дня назад

Привет всем, Я планирую переехать в ближайшие несколько месяцев, так что ищу квартиру. Я хочу хорошую комнату для микширования в этой квартире.

Боп Дилан
ответов: 3 просмотров: 268 ТомСлибус 2 дня назад

привет шлюха, Есть несколько тем с ловушками для труб, я подумал, что посмотрю, что все думают о некоторых других методах изготовления своими руками…

Бургертайм
ответов: 15 просмотров: 1900 МагнусГ 3 дня назад

Привет всем Стены вокальной будки фанерные — какая ткань подойдет для обшивки стен в эстетических целях….

лонвок
ответов: 1 просмотров: 173 Звездный свет 3 дня назад

Привет, Я хотел бы получить мнения о критериях дизайна пустого холста по одному конкретному вопросу. Это просто мысленный эксперимент, т…

Ванк
ответов: 8 просмотров: 286 Карл Фриланд 3 дня назад

Всем привет. Я недавно переехал в новый дом, и у нас есть флигель, который я планирую использовать как комнату для производства. ..

сиахосефид
ответов: 4 просмотров: 283 ТомСлибус 3 дня назад

Привет всем, Так что я подумывал о том, чтобы ненадолго построить студийное пространство (просто сочиняя музыку на клавишных и ди-гитарах с помощью DAW)….

Роанн
ответы: 31 просмотров: 936 Кайл П. Гушу 3 дня назад

Вот фото и схемы: https://imgur.com/a/oSGEVAX Всем привет, Итак, во-первых, я знаю, что мой запрос соответствует клише «Можете ли вы…

Моссимо654
ответов: 1 просмотров: 141 Филбо Кинг 3 дня назад

Привет, Я скоро переезжаю в новый дом, и мне нужно построить репетиционную студию в гараже. Ситуация : — Мы хотим быть…

Джеффпейдж
ответов: 5 просмотров: 279 Берт Столтенборг 3 дня назад

Я тут как в затруднительном положении. В настоящее время я строю частную студию с нуля. У меня есть региональный бюджет…

сифон
ответов: 7 просмотров: 293 аваре 4 дня назад

Хола, Вопросы по электрике/установке здесь. У меня есть стена, в которой я хотел бы установить эту настенную панель для питания микрофона +…

тарантул
ответов: 3 просмотров: 287 тарантул 4 дня назад

Здравствуйте, На этой веб-странице есть коэффициенты NRC для «всего» на одном…

Gearstudent
ответов: 2 просмотров: 193 аваре 4 дня назад

Привет, Gearspacers! Я поставил обработку в моей студии. И я не уверен в том, что я сделал сейчас, когда я читаю дальше….

zqone537
ответов: 1 просмотров: 160 ТомСлибус 5 дней назад

Итак, сборка моего гаража началась, мы сняли стены и потолок и собирались сделать 2 слоя гипсокартона снаружи. ..

npowermusic
ответов: 6 просмотров: 199 npowermusic 5 дней назад

Я нахожусь в Лос-Анджелесе, и этот парень, Джон Хантер, кажется отличной альтернативой GIK и прочим вещам с доставкой по почте. Цены у него аналогичные…

ЛюбимыйDave
ответов: 35 просмотров: 1747 Ванк 5 дней назад

Сможете ли вы победить этих парней? Они №1 в моем списке. Например, они продают упаковку из 10 войлочных кругов за 295 долларов…

Карл Фриланд
ответов: 1 просмотров: 234 Овладение штормом 5 дней назад

Привет, Я нахожусь в середине сборки, и у меня нет большой гибкости при открытии моей мертвой будки, но иногда мне хотелось бы…

Бо.б
ответы: 12 просмотров: 588 Майлз Флинт 5 дней назад

Я арендую помещение размером 15 x 25 футов в большом складском помещении. Она разделена стенами, а потому потолки такие…

талантливый
ответов: 4 просмотров: 261 Уэйн 6 дней назад

Гаражная мастерская находится в процессе сборки, и мы столкнулись со странной проблемой с одним из углов. На крыше есть желоб…

npowermusic
ответов: 5 просмотров: 203 Кайл П. Гушу 6 дней назад

Во-первых, я надеюсь, что у вас все хорошо. Вот оно. Моя студия находится в комнате 14×12, которую я обработал, в результате получилось очень красиво…

ДэйвДункан
ответов: 8 просмотров: 410 Зед999 1 неделю назад

Я сошел с ума, или я мог бы построить окно своей студии звукозаписи из двух акустических ветровых стекол автомобиля? Вроде дешевле чем…

Джей Ди знаю
ответов: 2 просмотров: 211 Кайл П. Гушу 1 неделю назад

Здравствуйте, Проблема, с которой я столкнулся, заключается в том, что во многих местах моей студии очень слабый бас, а в некоторых местах его нет. ..

техномастер69
ответы: 24 просмотров: 681 Звездный свет 1 неделю назад

Недавно мне пришлось перенести свою проектную студию в новую комнату. Комната 18 футов в длину, 13 футов в ширину и 93 дюйма в высоту. …

ДоусонАудио
ответы: 19 просмотров: 634 ДоусонАудио 1 неделю назад

У меня большое окно хочу заткнуть. Размер рамы 54 х 90 дюймов. Размеры вставки составляют 47 x 83 дюйма.Мне нужна помощь…

Ноа
ответов: 2 просмотров: 215 Кайл П. Гушу 1 неделю назад

Начало сборки студии на относительно небольшом пространстве (4,6 х 2,8). Я подумывал сделать плотные театральные шторы вдоль…

npowermusic
ответов: 14 просмотров: 499 Гарише 1 неделю назад

Всем привет! Планирование заняло около года, и я только что получил материалы (сегодня!!!) для гаража размером 16 x 24 x 8 футов. ..

ран_дизолф
ответы: 32 просмотров: 2572 РайанС 1 неделю назад

Завершен план моей комнаты, и мне нужен обзор, прежде чем я начну строить. Любые советы или критические замечания будут…

номекоп2000
ответов: 20 просмотров: 1033 вау 1 неделю назад

Привет, надеюсь, все в порядке. 10 марта 2021 года мы с моим партнером Максом начали строительство студии нашей мечты здесь, в нашем доме…

Ороз
ответы: 43 просмотров: 1675 Кайл П. Гушу 1 неделю назад

Здравствуйте, Я планирую устроить свою музыкальную студию в гараже. (Я приложил изображение, чтобы показать макет ниже). Моя забота…

волшебныйсуп
ответов: 1 просмотров: 151 Кайл П. Гушу 1 неделю назад

Киа ора все, В данный момент я обустраиваю новую студию, и идеальная планировка комнаты ставит меня спиной к двери. ..

Уиллмаршалл
ответов: 3 просмотров: 193 ТомСлибус 1 неделю назад

ЕСЛИ ЭТО ВАШ ПЕРВЫЙ РАЗ В ЭТОЙ ТЕМЕ, ПРОЧИТАЙТЕ ЭТО. Эта ветка посвящена людям, прочитавшим книгу Рода Гервиаса «Дом…

». Нэтховен
ответов: 374 просмотров: 91 066 Кайл П. Гушу 1 неделю назад

Уважаемые, У меня есть возможность создать среду микширования в комнате нашего учебного/школьного здания.Мой главный вопрос с…

ТомСлибус
ответы: 56 просмотров: 2471 Кайл П. Гушу 1 неделю назад

Есть ли у кого-нибудь мысли или опыт использования пены Acoustic Fields для обработки первых точек отражения на боку…

зеленыйгалактикарайдер
ответов: 1 просмотров: 165 Кайл П. Гушу 1 неделю назад

Здравствуйте, Я нашел продукт, который смешивает бумагу с хлопком (может быть, 80% бумаги, 20%).

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *